Михаил Попов - Давай поговорим! Клетка. Собака — враг человека

В это время Светлана Савельевна предприняла путешествие к креслу, на котором остались ее пальто и сумочка. Довольно уверенно одевшись, она стала складывать в сумочку вещи, незаметно ею выброшенные в финале отвратительной беседы с учеником, — она добиралась до маникюрного набора, и открывала маникюрный набор, и нащупывала в нем ножницы. Путь к ним был так же труден, как к смертельной Кащеевой игле.

Светлана Савельевна решила последовать совету раненного ею человека. Закончив сборы, она покинула дачу известного математика. Если бы на диване перед камином кто-нибудь остался бы сидеть, ему через минуту стали бы слышны два вида звуков. Первый издавала неумело понукаемая машина, второй — умело натаскиваемый по любовной части молодой человек в детской комнате на втором этаже. Но даже этот невидимка не смог бы сказать, каким именно образом собиралась использовать ножницы в разговоре со своим учеником только что уехавшая учительница.

Оклемавшиеся по дороге офицеры перевернули гнилозубого на спину, отчего сознания в нем не прибавилось.

Профессор, конечно же, закурил и сказал негромко:

— Ну что ж, доставайте пушечки.

Все три его спутника стали расстегивать одежду в разных местах. Три ствола явились. Шеф кивнул в сторону ворот, мол, туда надо идти.

— Желательно все-таки без стрельбы, — опять негромко сказал он, держась в тылу у своих нукеров и поправляя очки, чтобы навести их на резкость.

Вид тела номер два, найденного там, где его оставил Никита, угнетающе подействовал на четверку. Она замерла, пугая темноту своими пистолетами. Профессор нащупал в кармане металлическую зажигалку и сжал ее в интеллигентном кулаке.

— А где машина? — прошептал Сережа, вспомнив, что лежащий является шофером.

— Он уехал, — с надеждой в голосе сказал Дима. Машины ему было не жаль.

— Сейчас мы все выясним, — твердо произнес профессор, обогнул лежащего и взошел на крыльцо. Там он обнаружил, что входная дверь прикрыта неплотно, и сообщил об этом свистящим шепотом.

Все три пистолета собрались на крыльце и начали просачиваться на веранду. Скопились там, морщась, когда какая-нибудь старуха-половица познавала тяжесть их тела. Сгруппировались у двери, ведущей непосредственно в глубь дома. По очереди и хором напрягали слух, но не добыли таким путем никаких сведений об обстановке внутри.

— Чего ждем? — все тем же змеиным шепотом спросил профессор.

Сережа переложил пистолет в левую руку, а правой рванул на себя ручку двери. Оба офицера, держа свои пушки всеми десятью пальцами, кинулись внутрь и по всем правилам импортного кино замерли там в полуприсесте, максимально выставив стволы вперед. Если бы кто-то хоронился сбоку с коромыслом, скажем, в руках, он одним ударом мог бы их болезненно обезоружить. Но, как известно, в каминной никого быть не могло.

Офицеры двинулись вперед, заглядывая за портьеры, за кресла. Сережа держал под прицелом лестницу, уводящую на второй этаж.

— Никого! — таким было общее мнение.

Профессор вытащил из кармана зажигалку, собираясь закурить и подумать, но до его уха донеслись вдруг звуки, в происхождении которых он, как владелец фирмы «Купидон», ошибиться не мог.

Звуки эти крепли, те, кто их производил, ничуть не были озабочены тем, слышны они кому-нибудь или нет.

— А это что? — ехидно спросил профессор, тыкая пламенем зажигалки в потолок. Как и всякий начальник, он не упускал случая выставить своих подчиненных в глупом свете, считая, что этим укрепляет свой авторитет.

Вместо растерявшихся офицеров, вместо сообразительного, но тоже растерявшегося Сережи ответил голос сверху. Ответил длинной, бессмысленной, но пугающе несбивчивой речью. Имеет смысл привести ее полностью.

— «Так что, в соответствии с упомянутым, мы положим правильное:

Молочное видо — это сисоло по-отненько.

Гнилое бридо — это просто пиро-о-ог.

Мокрое бридо — это ведро живых вше-э-э-э…»

Далее неразборчивый, взмывающий вопль, взбирающийся вверх по какой-то своей гамме. Пик звучания. Тишина.

— Что это? — снова спросил профессор, когда монолог закончился. При всей своей странности, он не показался ему напрочь лишенным содержания. Может, это новая сексуальная мода, постельный речитатив?

Слишком глубокомысленные сомнения шефа разрешил Сережа. Он, ухмыляясь, сообщил:

— Это собака Павлова.

Профессор не любил, когда при нем каламбурили.

— Не понял.

— Лариска Павлова. Мастерица. Она любого может довести до такого.