Владимир Смирнов - Граф в законе. Изгой. Предсказание

— А может, он не знал об этом и пришел к ней в гости…

— Зачем же тогда убегать?

— Значит, проверял, есть ли кто в квартире, — теперь уже тихо, словно кто-то мог их услышать, произнес Потапыч. Он прижался щекой к портьере, губы сжались, побледнели, казалось, даже на носу появилась хищная горбинка.

«След почуял сыщик, — не без иронии подумал Сергей, — сейчас посыплются вопросы».

Верно, Потапыч тут же стал уточнять: «Скажи, Климовы сразу открывают дверь или сначала спрашивают?», «А снизу от подъезда можно увидеть, кто открывает дверь?», «Я не заметил, у них есть дверной „глазок“?»

Выяснив все возможное, Потапыч деловито обратился к Сергею:

— Что будем делать?

— Ждать. Наверное, он снова поднимется сюда…

В это время партия в домино закончилась, игроки, лениво потягиваясь, стали расходиться. Встал и сын Климова, медленно — руки в карманах брюк — заковылял к выходу со двора. Странно, он даже не глянул на окна квартиры Климовых.

— Уходит! — встрепенулся Потапыч. — Вот это да-а! Значит, он здесь свой человек, приходил в гости и никого не застал… Но зачем же тогда убежал после того, как позвонил?.. Ну что, пригласим его к нашему столу?

Сергей покачал головой.

— Бесполезно. Закроется сразу. Здесь он будет чувствовать себя как на допросе в милиции. Клади бутылку обратно в портфель, пойдем на улицу…

— Разопьем на троих в подъезде? — с усмешкой спросил Потапыч.

Когда они вышли на лестничную площадку, Сергей мимоходом нажал кнопку звонка климовской квартиры. Мелодичный звон призывно взвился и растаял в глубине комнат. Секунд десять они ждали. Никто не откликнулся.

Потапыч нетерпеливо дернул за рукав Сергея.

— Идем. Его упускать нельзя.

Так же бездомно, не вытаскивая рук из кармана, сын Климова вышел на улицу, постоял, оглядываясь по сторонам, и направился к маленькому квадратному скверу, где в центре высился монументальный памятник Алексею Толстому. Со двора было видно, как он снова остановился, закурил, потом медленно, нога за ногу двинулся вдоль железной решетки сквера. Вид у него был вялый и скучный, как у человека, обреченного на безделье. В скверике опустился на скамью, откинулся, вытянув циркулем ноги, и тупо, безразлично стал разглядывать памятник.

Вздрогнул, когда над головой раздался громкий голос Потапыча:

— Вот так встреча! А вы здесь что делаете, Константин Николаевич?

— Отдыхаю, — неприветливо буркнул Климов, убирая ноги под скамейку…

— Можно присесть рядом?

— Садитесь. Не заказано.

Сын Климова теперь уже озирался вокруг, явно думая о том, как бы избавиться от нежданных пришельцев.

— Мы вот с товарищем укромный уголок ищем… Дома, сами понимаете, жены, а выпить хочется…

Сергей укоризненно глянул на Потапыча.

— Можно и тут, — все еще угрюмо произнес сынок Климова.

— Нет, тут мы как на витрине. Побезлюдней местечка нет, а? Подумайте. Возьмем и вас с собой…

Пальцы климовского сынка мелко задрожали на коленях.

— Лучше, чем тут, места нет, — убежденно и уже вполне дружелюбно заявил он и тотчас вытащил откуда-то из-за пазухи пересохший хвост рыбины. — И закусь есть…

— Ну что, Сергей, рискнем? — Продемонстрировал Потапыч жгучее нетерпение.

— Не знаю, не знаю… Неудобно как-то… — засомневался Сергей, стараясь придать хоть какую-то правдивость торопливо разыгрываемой интермедии.

Потапыч понял его.

— А, была не была! — махнул он рукой и, развернувшись к сынку Климова, теперь уже неспешно, чтобы разжечь его желание, начал священнодействовать: выложил на скамейку стакан, два помидора, огурец, два ломтя черного хлеба, проложенного пластинкой сыра, наконец, бутылку «Столичной». Все это загородил портфелем от любопытствующих взглядов прохожих. Теперь даже Алексей Толстой, надменно сидевший в кресле на массивном постаменте, не мог увидеть со своей высоты, что делают руки Потапыча.

Лишь Константин Климов был посвящен в таинство. Повернув и чуть склонив голову набок, он смотрел вниз зачарованно. И весь размяк, расплылся в улыбке, когда к нему из тайной кухни поднялся стакан, в котором дрожала водка.

— Вы начинаете, — предложил Потапыч.

Климов изогнулся над портфелем, почти не поднимая головы, выплеснул содержимое стакана в рот, вытер тыльной частью руки подбородок и начал с треском раздирать черными ногтями прозрачную кожицу на пересохшей рыбине. Тут же заговорил, раскованно и охотно:

— Плохая у вас жизнь. Мне можно где угодно выпивать. А вам нельзя. Потому что вы — милиция… и боитесь…