Владимир Мильчаков - Таких щадить нельзя

Нужно признать, что этим инструментом Софочка владела артистически. Гитара в ее руках пела, рыдала или смеялась в зависимости от настроения самой хозяйки. Сегодня у Софочки было залихватское настроение. Она ударила по струнам и низким, почти мужским, голосом запела:

Я с детства был особенный ребенок, На папу и на маму не похож…

Мотив этой пустой песни был подмывающе задорен, и все, кроме певицы и Жорки Мухаммедова, снова пустились в пляс. А Софочка, заговорщески подмигнув Жорке, пела песню дальше:

Я женщин обожал еще с пеленок. Эх, Жора! Подержи мой макинтош!

Последнюю строчку куплета с присвистом и притопыванием подхватила вся компания. Софочка выдержала паузу, прислушиваясь к рокоту струн, и, с новой силой рванув их, зачастила, подергивая плечами в такт песни:

Я был ценитель чистого искусства, Такого ты теперь уж не найдешь. Во мне горят изысканные чу-у-увства…

И снова все с пьяной убедительностью подтвердили не совсем понятное требование:

Эх, Жора! Подержи мой макинтош!

В самый разгар всеобщего веселья в комнату вошел Косой. Он оценивающим взглядом посмотрел на гуляк, затем подошел к столу и, не закусывая, одну за другой выпил две больших стопки водки.

— Разорались! — проговорил он, когда Софочка, оборвав песню, прижала струны рукой и вопросительно взглянула на Косого. — На пол-улицы галдеж слышен.

— Что ж нам теперь и погулять нельзя? — с пьяным задором запетушился Генка. — Играй, Софочка.

Но Софочка отложила гитару и встала, словно с приходом Косого ее роль заправилы кутежа кончилась.

— Давайте займемся чем-нибудь другим, мальчики, — предложила она. — В карты сыграем, что ли?

Сдвинув угощение на край стола, все уселись за карты. Вначале игра шла вяло, ставки были мизерные. Но Косой, которому сегодня везло, вошел в азарт и начал резко увеличивать ставки. Жорка и его компания поддержали Косого, а Софочка и ее подружки, проиграв по нескольку рублей, вышли из игры. Они уселись на диван и занялись своими чисто женскими разговорами.

А за столом шел настоящий карточный бой. Косой играл азартно и удачливо. Вскоре Валерка и Генка, проигравшиеся в пух и прах, вышли из игры. Дольше других держался Симка. Но вот и он, растерянно обшарив карманы, печально отодвинул сданную ему карту. Теперь играли только двое — Жорка и Косой. Жорке странно не везло. Понаторевший в шулерских приемах, Косой беспрерывно обыгрывал Мухаммедова. Игра приближалась к развязке. В банке скопилась порядочная куча смятых пятидесятирублевок и сотенных. Заглянув в только что полученную карту и увидев десятку, Жорка даже зажмурился. Наконец-то пришла настоящая карта. Он лихо ударил кулаком по столу и проговорил:

— На все! По банку!

— Выставляй, — недоверчиво посмотрел на него Косой. — Нечего нашармака проезжать.

Требование было законным. Жорка обшарил все карманы, но не набрал и трети, суммы, стоявшей в банке.

— Значит, на это и бей, — ответил Косой на растерянно-вопросительный взгляд партнера. — На бедность не подают.

Кровь бросилась в лицо Жорки. Он решительно расстегнул браслет и бросил на кон золотые часы — последнюю ценную вещь из утаенного имущества дяди.

— По банку! — зло выкрикнул он. — На бедность не собираю.

— Раз есть чего ставить, пожалуйста, — кинув на часы загоревшийся взгляд, согласился Косой. А через минуту Жорка бросил обманувшие его и на этот раз карты. У него оказался перебор.

Ехидно посмеиваясь, Косой надел на руку золотые часы и, любуясь ими, вытянул руку так, что она оказалась под самым носом противника. Он победил. На этом и следовало бы остановиться. Но Жорка уже не владел собой. Азарт и ненависть к удачливому сопернику ослепляли его.

— Играю на бобочку. Оценивай, — сказал он и снял с себя щегольскую замшевую рубашку с многочисленными карманами на «молниях». По традиции картежников Косой тоже не имел права отказаться от игры. И карты снова начали переходить из рук в руки. Валерий, Гена и Симка, стоя за спиной Жорки, внимательно наблюдали за игрой. Только Софочка не поднялась с дивана и не пустила к столу своих подруг.

Через полчаса Жорка проиграл все, что на нем было. Правда, Косой, забрав себе замшевую рубашку, не требовал, чтобы Жорка немедленно снимал и остальные проигранные вещи. Он чувствовал, что веревочка натянулась слишком туго и перетягивать ее опасно. Жоркины адъютанты втайне сочувствовали своему главарю, ревниво следили за соблюдением всех неписаных законов картежа.