Владимир Мильчаков - Таких щадить нельзя

— До всего докопался, — с бессильной злобой бросил Каракурт. — Поумнел, видать.

— И поумнел, конечно, — спокойно согласился Иван Федорович, — да и для тебя простора меньше стало. Подручных надежных не имеешь. Даже Мухаммедов с Сивоконем от тебя отвернулись.

— Под вышку подводишь, — не обращая внимания на слова Голубкина, все более наливаясь злобой, хрипел Каракурт. — За старое мстишь…

— Нет, — внимательно вглядываясь в искаженное злобой лицо Каракурта, ответил Иван Федорович, — не мщу, а исправляю ошибку молодости. И как я тебя тогда, в тридцатом году, не разгадал? Даже в комсомол рекомендацию дал.

Воспоминание о днях юности необычно подействовало на старого бандита. Он несколько секунд сидел молча, глядя в глаза Ивана Федоровича, и вдруг дрогнувшим голосом проговорил:

— А какая лично для тебя выгода в том, что меня расстреляют?

— Огромная, — спокойно ответил Иван Федорович. — Тогда лично мне, — подчеркнул он, — не придется возиться с распутыванием твоих подлых дел.

— Да тебе и так больше не пришлось бы возиться со мною, — неожиданно тихим голосом проговорил Самылкин.

В глазах Голубкина промелькнуло удивление. «Что еще задумал Каракурт? Разжалобить меня собрался, что ли?»

— Иль ты в монастырь уйти собрался? — усмехаясь, спросил он. — О спасении души задумался?

— О душе какой разговор? — по-прежнему тихим голосом ответил Каракурт. — Не о душе, а о тебе думаю. Ведь мне уже шестой десяток идет. Пора и на покой. Хотел завязать, повернуть на другую линию.

— Не поздно ли?

— Не поздно. Я еще крепкий, лет двадцать проживу. За двадцать лет, честно работая, я бы весь ущерб, который принес государству, восполнил. Я бы…

— А жизнь Лобова и других убитых тобою людей чем ты восполнишь? — сурово прервал Голубкин покаянную речь бандита.

Злые огоньки вспыхнули в глазах Каракурта, но он сдержался и печальным тоном ответил:

— Жизни людские, конечно, ничем не восполнишь, чего об этом говорить, Только ведь сам-то я немногих…

— Может, напомнить тебе? — снова прервал его Голубкин. — Начнем с комсомольца Гавриила Буеракова, затем помянем старого коммуниста Семена Петровича, потом…

— Не надо! — почти закричал Каракурт, отводя глаза в сторону, и после долгой паузы добавил: — Сам помню.

— А вообще, из тебя неплохой актер мог бы получиться, — насмешливо констатировал Голубкин. — Пожалуй, человека, который тебя не знает, разжалобить сумел бы.

— Жесток ты, Ванюшка, ох, жесток! — с надрывом и скрытой досадой проговорил Самылкин. — Я ведь с открытой душой начал разговор, а ты…

— Значит, решил помочь следствию?..

— Что следствие, — отмахнулся бандит. — Знаю, что у тебя для суда ясная картина подготовлена. Не об этом я. Можешь ты, Ванюшка, понять душу человека, если даже он тебе коренной враг?

— Думаю, что могу, — кивнул явно заинтересованный таким оборотом разговора Иван Федорович. — Говори.

— Ты уж тоже немолод, — окинув взглядом фигуру Голубкина, заговорил Каракурт. — Виски-то поседели, да и сердце, наверное, пошаливает. Старость подходит, на пенсию пора. А я ведь не забыл, какой ты есть. Добра-то, наверное, не накопил. Только на пенсию и рассчитываешь. Верно я говорю?

— Верно, — согласился Голубкин. — Только на пенсию.

— На пенсию не разгуляешься, — ухмыльнулся Каракурт. — Детишки, наверное, подрастают, значит, и расходы растут. Верно?

— Верно, — кивнул Голубкин и пристально посмотрел на собеседника. Взгляд его стал острым и колючим. — Верно. Растут расходы.

— Вот и я об этом говорю, — оживился Каракурт. — Все мы, в конце концов, люди. И какая тебе выгода доводить меня до расстрела? Раз я зарок даю, что больше обо мне никто плохого не скажет да и не увидит никто…

— Ты что же это, предлагаешь мне освободить тебя на поруки или под подписку? — недобро усмехнулся Иван Федорович.

— Да что ты, что ты, — замахал руками Каракурт, — за такое и тебя по головке не погладят. Я тебе зла не желаю. Я о другом прошу — задержи мое дело на недельку. Никто тебя ни в чем не заподозрит. Не все, мол, еще разыскано — и точка. Да конвой мне устрой полегче, когда на допросы выводить будут, а остальное я уже все сам…

— Попросту говоря, побег тебе устроить.

— Так ведь я все сам сделаю. Ты только не становись поперек, не препятствуй.

Полковник Голубкин, никак не реагируя на сделанное ему предложение, молча смотрел на бандита. Каракурт, принимая молчание Голубкина за раздумье, за молчаливое согласие, деловито, как хозяин, планирующий свои доходы и расходы, объяснял: