Сергей Зверев - Прирожденные аферисты

И нехотя, будто прыгая в холодную горную речку, он пополз вперед.

Лесничий услышал его. И, резко обернувшись, послал очередь.

Пули смертельно пропели совсем рядом с Давидом. Или, может, пронзили его, но он не заметил? И жизнь сейчас уходит из него?

Нет, вроде цел. Пора решаться!

И Давид сделал самый отчаянный поступок в своей жизни. Он резко поднялся. Встал во весь рост. И тут же выстрелил в маячившую у камня фигуру. Прямо из двух стволов!

У него был один шанс. Перезарядить ружье ему не позволят.

Давид не верил в этот шанс. Он приготовился умереть. Умереть как мужчина.

Но умер Лесничий. Картечь настигла его. Он уткнулся лицом в землю, продолжая сжимать автомат.

Давид упал на землю. Пролежал минуты три-четыре, еще не веря в спасение. Было тихо. Только билось сердце, да где-то в кустах стонал Баграм.

Осторожно перезарядив ружье, Давид приподнялся и, согнувшись, направился вперед. Он держал на мушке уже не дергающееся тело Лесничего, под которым растеклась лужа крови. Неужели все? Вот так просто: нажатие на спуск – и проклятого Ибрагима не стало? Разве могло это случиться так просто? Разве мог это сделать он, Давид?

Он приблизился к телу и понял – Лесничий и правда мертв. Окончательно и бесповоротно. Картечь разворотила ему бок и шею. С такими ранами не живут.

Перекривившись от отвращения, Давид нагнулся над телом. Вырвал из цепких мертвых пальцев автомат и гордо повесил на плечо. А потом закричал:

– Баграм, ты жив?

– Ой, Давидик. Помоги! Он достал меня!

– Я убил его!

– Вижу. Иначе он убил бы тебя! Помоги!

Баграм лежал в кустах. Одна пуля процарапала ему кожу на голове. Другая пробила навылет плечо.

– Кость не перебита, – выдавил стонущий Баграм. – Но хорошего мало. Кровью истеку.

Неумело оказав первую помощь своему дяде, Давид помог ему подняться и опереться о свое плечо. Баграм обладал борцовской комплекцией и был очень тяжел. Они побрели прочь, даже не попытавшись сокрыть мертвое тело. Это же Лесничий, гроза окрестностей, головная боль всей милиции и КГБ. Кому нужно разбираться в его смерти? Жил, как безродный пес, и умер так же…

До дома Айратяны добрались только ночью. Первое в жизни убийство нисколько не взволновало Давида. Раскаяния он не ощущал. Гордости тоже. Было немножко стыдно за свой страх, но тоже как-то блекло. Чувства выгорели. Возможно, они вернутся завтра, так что завтра и будем думать. А сегодня им владела только страшная усталость.

Давид провалился в тяжелый сон.

На следующий день был семейный совет. Давида усадили на почетном месте на террасе каменного двухэтажного дома, являвшегося родовым гнездом семьи Айратянов.

Баграм, весь перевязанный – голова, плечо, ослабевший, все же нашел в себе силы выйти на совет. И без утайки рассказал, как все было.

Сидящий во главе стола дедушка Варуджан, высокий, все еще могучий, которому всегда принадлежало первое и последнее слово, торжественно возвестил:

– Вчера был важный день. Мы сняли груз с нашей совести. Мы убили бешеного зверя. И выполнили свой долг.

Мужчины кивнули.

Десять лет семья пытались посчитаться с проклятым Ибрагимом. Но он был неуловим. Это был настоящий абрек, из тех, о которых так любят на Кавказе слагать легенды, но при ближайшем рассмотрении оказывающихся дикими зверьми. Лесничий поганил своими нечестивыми деяниями Кавказские горы двадцать семь лет. Поговаривают, во время войны он прислуживал немецким диверсантам. Когда фашистов погнали в шею, он с несколькими своими соратниками бандитствовал в Грузии, где нажил немало кровников. Оставшись один, переполз в Армению. Грабил. Убивал. Поговаривали, что он имел родственников и знакомых среди милиции и властей, делал для них грязную работу – это Кавказ, тут все сложно, и годы советской власти не смогли полностью сменить традиционный уклад. Десять лет назад он убил Вартана и Нану Айратянов. По-подлому, за какие-то жалкие вещи и деньги. И семья посчитала, что у нее неоплаченный долг.

Все эти годы Айратяны искали его. Пару раз он был почти в их руках, но ушел. И вот им шепнули знающие люди, где он может появиться. Организовал засаду Баграм – главный боец семьи, бесстрашный, обученный владеть оружием. Взять он мог на дело священной мести любого, но взял Давида, сказав:

– Ему уже двадцать один год. Пришла пора доказать, что он мужчина.

Этот выбор родственники не особо одобрили, но спорить не стали. И так получилось, что именно Давид нанес решающий удар.