Владимир Царицын - Осенний лист, или Зачем бомжу деньги

— Никак. Он кот самостоятельный. Приходит, когда захочет.

— Твой?

— Сторожа местного. Ко мне заходит, чтобы пожрать. Иногда пытается что-то рассказать, но я его языка не понимаю.

— Это ничего, — успокаивающе сказал Мотовило. — До весны здесь отшельником проживёшь, понимать станешь. И не только кошачий язык. С призраками начнёшь разговаривать. С тенью своей.

— У тебя закурить найдётся? — спросил Сидоров, сбавив обороты и ощутив вдруг симпатию к толстому капитану.

— А как же! — Мотовило полез в карман. — Я без двух пачек сигарет в кармане на службу не выхожу.

— Две пачки? Так много выкуриваешь?

— Много, — соглашаясь, кивнул капитан. — А иногда вот такие, как ты — нищие миллионеры — закурить просят. Приходится угощать.

— Не хочешь, не угощай, — обиделся было Сидоров, но Мотовило сказал миролюбиво:

— Да ладно ты, не злись. Это я пошутил неудачно. На, кури на здоровье. Что я, не понимаю, что ли? С любым такая хрень произойти может. А может, бутылочку раздавим в порядке знакомства?

— У меня только подсолнечное масло.

— Рафинированное?

— А кто его знает?

Бутылка нашлась у капитана. Точнее, не бутылка, а двухсотграммовая фляжка с коньяком.

— Всегда с собой носишь?

— Всегда. Каждое утро перед выходом на службу кладу в карман две нераспечатанные пачки сигарет и наполняю коньяком фляжку.

— А руководство как на это смотрит?

— В ментуре все пьют. И руководство тоже. Если на этой грёбаной работе не пить, запросто свихнуться можно.

Они выпили и разговорились. Сидоров опьянел сразу. Может, поэтому излил душу капитану Мотовиле. А может, Сидорову просто необходимо было рассказать кому-нибудь всё, что его терзало и давило.

Мотовило был трезв, как стекло. Видимо половина фляжки коньяку для него являлось ерундовой дозой — так, для улучшения аппетита. Он внимательно слушал Сидорова, не перебивал, не спорил.

— Понимаешь, Гоша, — пьяно говорил Сидоров (в процессе распития коньяка они стали называть друг друга по именам), — понимаешь, Гоша, она, тварь, меня ведь не только из своей жизни выкинула, она меня напрочь жизни лишила. Я теперь никто! Дома у меня нет. Дача только эта, так она развалится скоро. Квартиру свою продал, деньги ей отдал. Работы у меня тоже нет. Она, Катерина, уговорила меня дело своё продать, чтобы в её бизнесе больше оборотных средств крутилось. Друзей, и тех у меня нет. Мои друзья — и её друзья тоже. У нас все друзья общими были. И все они на её стороне будут. Потому что зависят от неё, потому что не только друзья, но и партнёры. Да и не друзья они, холуи…

— Да-а-а, Лёха, — соглашаясь, вздохнул Мотовило, — попал ты, как кур в ощип. Окрутила она тебя. Обобрала.

— Ага. А ведь мне говорили, что так и будет. Говорили… Представляю, как теперь злорадствуют… Но понимаешь, Гоша, не в том дело, что я нищим стал. Деньги снова заработать можно. И дом купить, и машину… Не хочу я ничего. Жить тошно…

— Это ты брось! Жить-то всё равно надо.

— Хоть брось, хоть подними. Мёртвый я. Не хочу ничего.

— Может, тебе уехать куда?

— От себя не уедешь. Всё со мной останется. Лежал я тут, Гоша, лежал и думал: может, покончить со всем разом. С мыслями, с воспоминаниями. Утопиться в Шугаевке. Ерунда, что мелкая, утопиться и в луже можно. Или в петлю. Или в город приехать, забраться на крышу самого высокого здания, и…

— Головой вниз? Вдребезги?

— Вдребезги!

— И что не покончил? Страшно стало?

— Да нет, не страшно. Стыдно. Скажут: из-за бабы мужик с ума сошёл. Слабак!

— Это точно, — поддержал Сидорова Мотовило, понимая, что отчаявшегося мужика нужно подальше уводить от мыслей о смерти, — скажут. Да, и кому ты своей смертью доказал бы что-то? А? Ты мужик, Лёха. Я сразу понял, что ты — мужик. Не стал сутяжничеством заниматься и на колени не опустился, унижаться не стал. Ушёл, и всё.

Она, говоришь, тебя из жизни своей вычеркнула? Нет, это ты её вычеркни. Забудь о ней. И сначала всё начни. Ты всем должен силу свою показать. И мудрость. А смерть — она дура. И ничего в ней нет красивого. Смерть отвратительно выглядит. Уж я-то знаю. И в Чечне насмотрелся, да и на службе каждый день… Жить надо, Лёха. Надо жить! Во что бы то ни стало, что бы с тобой не произошло, надо жить. Наплевать на всё и жить!

Они ещё долго разговаривали, чуть ли не друзьями расстались.

— Тебе время надо, чтобы в себя прийти, — сказал Мотовило, уходя, — поживи пока здесь, пусть твоя душа оттает. Я тебя доставать не буду. Если хочешь, как-нибудь заеду, продуктов подброшу.