Владимир Царицын - Осенний лист, или Зачем бомжу деньги

Хозяин так и не пришёл. Ни вместе с Горбачёвым, ни (прости господи!) с Ельциным. И сейчас его нет — одни рвачи и хапуги. Разве, что Сидоров настоящим хозяином станет? Поживём — увидим. Хотя и сейчас видно: будет толк из Сидорова. Не для себя старается, для людей! Вон сколько рабочих мест организовал! А сколько ещё организует, когда новый завод заработает!

Кирпич, из которого сложены стены цеха, хорош: без пережогов, ровный и плотный, как натуральный камень, а на сколах сочного розового цвета, как ветчина того же времени изготовления. Даже жалко такую кладку рушить. Но надо. Иные технологии, иные конструкции, иной дизайн. Жизнь иная.

Бирюк, когда жил в цехе и был бомжом, решил как-то в кубрике своём зимник устроить. Зимний холодильник. Стал стену долбить, вооружившись двухкилограммовой кувалдочкой и широким зубилом. Долбил, долбил. Долбил, долбил. Замаялся. Кирпич поддавался с трудом, отщепляясь мелкими чешуйками, а раствор вообще не долбился. Монолит, ёшкин кот!

Дубасили по стенам «взрывного» настойчиво. В пустом стакане, стоящем на тумбочке рядом с кроватью Бирюка, брякала, в такт ударам, лёгкая алюминиевая ложечка.

И чего Сидоров сдал всю взрывчатку? Оставил бы малую толику, на всякий случай. Вот и пригодился бы теперь пластид. (Точнее: пластит — так Альф учил). Заложить по шашечке по углам цеха и… Да, кабы знать, что понадобится!.. Хотя, можно и официально взрывников нанять. Просто не учёл Сидоров качества кладки, просчитался. Оно и понятно, ёшкин кот! Он же зимник себе не устраивал. Вот и долбят крепкие стены цеха драглайном, железным шаром, привешенным к стреле. По старинке. А может, оно и правильно? Горожане ещё тот взрыв не забыли. Пришлось им в окна новые стёкла вставлять.

Тогда Альфред погиб. Да, много тогда кого замесило…

Бирюк поднялся и быстро влез в шерстяной спортивный костюм, натянул на сухие желтоватые ступни шерстяные носки домашней вязки, купленные на рынке у старушки. Подумал и накинул на плечи махровый халат, подаренный Окрошкой. В его комнате (одиночке, как иногда называл Бирюк новое, но уже обжитое за полгода жильё) было не жарко. Позавчера отключили отопление, а вчера к вечеру резко похолодало. Весна. Неустойчивая погода. А он ещё, как назло, ободрал скотч с окна, приклеенный в зиму, и вытащил вату, которой были заткнуты щели. И сам помыл раму и стёкла, чем вызвал приступ негодования штатной уборщицы.

Быстро, по-военному, заправив кровать, Бирюк отправился в ванную. Когда он вышел оттуда гладко выбритый, умытый и тщательно причёсанный, в дверь постучали, и тут же, скрипнув, она приоткрылась. Бирюк не выносил закрытых дверей и никогда не запирался на ночь. И вообще не запирался.

— Вы уже проснулись?

Это была Майка, рыжеволосая сестричка-опекунша Майка. Майя Леопольдовна, как её представила директриса Дома престарелых. Такое у Майки было интересное сочетание имени и отчества. Впрочем, по имени-отчеству к ней никто не обращался, все звали Майкой. Старики, в основном. Старухи звали Майечкой. И при этом мило улыбались, но в красивую Майкину спину смотрели зло, с прищуром, и что-то тихо шептали, наверное, «стерва!». Или что-то другое, обидное. Женщины! Они всегда женщины, если даже уже старухи и не выдерживают абсолютно никакой конкуренции. А конкуренцию Майка составляла, да ещё какую! И не только престарелым обитательницам «Приюта», но и всей женской половине обслуживающего персонала. Рыжей копной волос, длинными стройными ногами, а главное — возрастом. Майке не было и тридцати. И дворник, и приходящий слесарь-сантехник (по совместительству электрик), и все сменные сторожа-охранники, все были в неё влюблены. Даже старые пердуны, в которых ещё не совсем потухла искра божья, то есть в меру своего либидо, заигрывали с Майкой и искали её расположения.

Бирюк относился к Майке насторожённо. А всё потому, что сразу после его оформления в Дом престарелых (это случилось по совету Окрошки и при помощи Сидорова) по «Приюту» прошёл слушок, что Бирюк — вор в законе, и что где-то у него зарыта кубышка с сокровищами. А в богадельне он просто отсиживается после очередного дела, скрывается от закона, так сказать. Чушь, но что ещё делать старикам, как не молоть чушь? Бирюк их разубеждать не стал, да ему вряд ли удалось бы.

«Камеру» ему Сидоров выбил одиночную. В ней стоял телевизор «Сони» и холодильник «Индезит». Был в «камере» отдельный туалет с ванной и маленькая кухонька. Если быть точным, такого одноместного люкса в Доме престарелых раньше не было, его оборудовали специально для Бирюка, так как все другие комнаты были заселены. «Камеру» сделали из помещения неясного назначения — не то гостевая, не то кабинет релаксации тут раньше был. Другие старики подобным богатством не обладали, а потому им было совершенно ясно, что Бирюк здесь на особом положении. Сидоров, правда, выделил средства для улучшения жилищных условий всех одиноких и брошенных стариков «Приюта», но пристройку решили возводить весной, ближе к лету, когда земля разморозится. А постояльцы решили, что все обещания — очередная брехня.