Владимир Царицын - Осенний лист, или Зачем бомжу деньги

— Руки! — Гоша уже и сам заметил красное пятнышко на лбу Шамиля и что-то блеснувшее посредине, — И чему вас только в институте учат?

Сидоров подошёл к «уазику», потянул за искорежённую ручку бронированной дверцы и столкнулся с взглядом чёрных мёртвых глаз.

— Это Пархом, — сказал Гоша. — Мёртвый.

Орудие смерти искать не пришлось, оно было на виду: из груди Пархома там, где сердце, торчала костяная рукоятка кинжала.

Сидоров внимательно, словно желая на всю оставшуюся жизнь запомнить черты лица своего врага, посмотрел на Пархома. Бледный. И непонятно — вызвана ли эта бледность смертью, или лицо Пархома было бледным всегда? На фоне белого лица, глаза с расширенными зрачками были похожи на две чёрные дыры, такие же чёрные, холодные и пустые, как его недобрая бандитская душа. Мёртвый Пархом криво улыбался. Сидоров вспомнил описание Пархома, данное Альфредом в день их случайной встречи: «У него глаза, как у мёртвого — взгляд холодный и неподвижный. И вообще лицо такое… такое… И улыбочка…». Соответствует на все сто процентов. Смерть мало изменила этого человека.

Человека?.. Сидорову снова вспомнились слова Альфреда: «Не человек он! Нелюдь! Упырь!».

Упырь. Точно, упырь. И кол осиновый в груди. Не кол, кинжал. Какая разница?..

Сидоров повернулся и молча побрёл в лес. Отойдя достаточно далеко от людей — живых и мёртвых — он нашёл уютную полянку, окружённую молодыми стройными берёзками и осинками. Посреди полянки стоял пень — удобный, достаточно высокий, с очень широким срезом. И это было удивительно — кругом молодые деревья, а пень… словно сам сюда случайно забрёл из какого-то другого леса и решил немного отдохнуть. Как-то не вписывался пень в общую картину. Лишним был он здесь.

— Не обидишься, если и я тут посижу? На тебе? — Громко спросил Сидоров у пня, и, не дождавшись ответа, сел и закурил.

Сидоров курил и мысли его текли медленно. Дым от сигареты бежал быстрее. Сидоров не испытывал радости от того, что Пархома больше нет в живых, что мертвы все, прямо или косвенно виновные в смерти Катерины. Он вообще ничего не испытывал, кроме пустоты и одиночества, но именно одиночество ему было нужно сейчас. Может быть, потом? Чуть позже? Может, пройдёт какое-то время, и его потянет к людям? Может быть… Но именно сейчас ему хотелось побыть одному.

А нужен ли ему кто-то?

Сидоров задумался. Нужен ли он кому-нибудь? И нужна ли ему самому жизнь? Может, время-то и пройдёт, а вот изменится ли что? Изменится ли его отношение к тому, что его окружает? Это вопрос… Кто мы? Кто мы, люди, вечно суетящиеся и стремящиеся всё время куда-то попасть, куда-то выскочить, желательно вперёд других, что-то найти, что-то, чего нет или мало у тех, кого мы обогнали? Зачем мы суетимся и куда спешим? Что мы ищем? Деньги? Возможность заработать их как можно больше? Сидоров знал, что без денег можно обойтись. С ними легче, но и без них жить можно. Не в деньгах счастье. А в чём? Наверное, в том, что рядом с тобой есть кто-то. А кто рядом с ним? Нет мамы, она умерла. Нет отца, и уже давно нет. Нет Катерины, женщины, которую, оказывается, он любил всю жизнь, и которая любила его. Нет Катиного отца. Альфреда нет. Сашки Шульмана. Нет очень многих, кого он когда-то любил, уважал, жалел. Неужели он пережил всех? Всех обогнал, вырвался вперёд…

Вырвался, а оказалось, что рядом никого. Один…

А может, ну её, жизнь эту?.. Может, взять пистолет, да и… разом покончить со всеми вопросами?

Сидоров знал, что у него за поясом тэтэшник, патроны должны остаться. (он выстрелил по чеченцам четыре раза, он считал). Вставить пистолет в рот и нажать курок?.. Он даже ощутил кислый вкус металла и ещё более кислый вкус сгоревшего пороха у себя на языке. Представил, как от звука выстрела шумно снимутся с веток успокоившиеся после стрельбы лесные птицы.

«Ну что, трусишь, Сидоров, — спросил он себя. Боишься? Не хочешь умирать? Возьми пистолет, сделай это. Не хочешь? Понятно… Ну и правильно. Зачем это делать сейчас и здесь? Лишнюю проблему Гоше подбросишь. Уж лучше потом, если подобные мысли не уйдут. И где-то в укромном месте, чтобы никто… Ты же бомж, Сидоров. Бомжи умирают незаметно».

Недалеко от пня, на котором он сидел, росла молодая берёзка. Её тонкие ветки клонил к земле прилипший к ним снег. На одной из веток подрагивал жёлтый листик. Единственный листик на всём деревце, он из последних сил держался за маму-ветку и никак не хотел падать. Все его братья давно слетели и превратились в серо-буро-жёлтый ковёр, припорошённый снегом. Они умерли. Все. А этот листик жил, цеплялся за жизнь. Он не хотел умирать.