Владимир Царицын - Осенний лист, или Зачем бомжу деньги

— Ты ещё трезвый? — со смешком спросил Пархом.

— Я всегда трезвый, — машинально и заученно ответил полковник.

— Тогда подгребай ко мне.

— Так у меня ещё дела кое-какие имеются. Я ещё должен Никиту Ивановича отыскать…

— Зачем он тебе?

— Все бумаги по взрыву в гостинице готовы и находятся у следователя Байкалова. Только прокурором подписать постановление о прекращении дела в связи со смертью единственного подозреваемого. А он недоступен. И никто не знает, где он.

— Байкалов уже в курсе, а вот ты не знаешь ни хрена. Ты Малюте, небось, последний раз минут двадцать назад звонил? То-то! Он уже давно доступен. Значит, так, езжай в прокуратуру, возьми постановление у Байкалова. Он предупреждён и тебя ждёт. Привезёшь постановление мне, Малюта его прям здесь и подпишет. Он у меня. Коньяк хлебает. Гы-гы-гы.

— Что же он трубу не брал?

— А у него, гы-гы-гы, батарейка в мобиле села. Ну, давай, ехай! Я тут решил слегка это дело обмыть. И праздник, заодно, отметим. В моём зимнем саду, на лоне природы, так сказать. Посидим по-мужски — ты, я, Малюта. Без баб. Только мои куртизанки холодные. Гы-гы-гы, — у Пархома было явно хорошее настроение, — мальчишник, так сказать. Тринкен шнапс. Ты, Мрак, теплей одевайся, на свежем воздухе бухать будем. А на закрытие банкета фейерверк забабахаем!

— Хорошо, выезжаю, — сказал Мараков. — Сейчас, только переоденусь и… мигом.

— Только ты это… не гони. Дорога скользкая. Хорошо, если крузак свой разобьёшь, а если сам? Ты мне, Мрак, живой нужен. У нас с тобой дел ещё — выше крыши.

«О, блин!», — промелькнула мысль в тяжёлой, словно с похмелья, голове полковника.

«Неужели он знает о том, что я сегодня утром чуть столб фонарный не снёс?»

— А лучше такси возьми, — продолжал Пархом, — обратно датый поедешь, а пьяный за рулём… — Пархом сделал паузу.

— Убийца, — Мараков послушно закончил за Пархома известное всем и каждому изречение.

— Всегда помни об этом, Мрак!

— Так точно, — сказал Мараков в трубку, из которой уже раздавались короткие гудки отбоя.

«Неужели он следит за мной? Да нет, я бы заметил. Хотя… От Янки я уехал в таком состоянии, что вообще ничего не мог заметить. Если бы даже Пархом на заднем сидении моего „Лэндкрузера“ сидел. А может и правда, он там сидел?.. Тьфу, ты, чёрт! Так и крыша запросто съехать может! Ну, Пархом, ну что ты за гадина такая? Нет, надо с тобой кончать. Иначе ни домика тебе, Мрак, на берегу Эгейского моря, ни яхты, ни хрена тебе не видать. И не поживёшь ты по-человечески, хотя бы напоследок, полковник, без пяти минут генерал-майор в отставке».

Положив захлёбывающуюся гудками трубку, Мараков стал не спеша убирать экспонаты коллекции обратно в сейф. Замечательную зажигалку-пистолет оставил на столе. Потом, облачившись в добротный шерстяной костюм-тройку, который одевал очень редко, только по большим праздникам, уже без внутреннего трепета опустил зажигалку в боковой карман пиджака.

А вдруг? Вдруг подвернётся удобный случай?

Это было ошибкой. Роковой ошибкой.

Но поймёт полковник это чуть позже, когда уже ничего нельзя будет изменить, когда маленькое, чуть не с булавочную головку, отверстие на конце ствола этой смертельной штуковины, имеющей вид дешёвой китайской поделки, заглянет в глубину его расширенных от страха зрачков.

Когда Гоша в назначенное время подъехал к профилакторию, Эдик Эзау стоял на крыльце и курил.

— Привет, сыщик, — хмуро поздоровался он, — пошли. Твой Сидоров меня уже достал.

— Как он?

Эдик неопределённо пожал плечами:

— Нормально… Физически. Раны не смертельные. Жизненно важные органы не задеты. А вот с головой, похоже, у него не всё в порядке. Видать, сильно ударился. Боюсь, там не одно сотрясение мозга. Вроде не бредит и в то же время… Короче, беспокойный пациент попался, пришлось мне его слегка зафиксировать. Сначала обманным путём успокоительный укольчик поставил, потом, когда уснул, ремнями его к койке пристегнул.

— А что такое?

— Ему лежать надо, а он всё порывался встать и уйти, про одежду спрашивал. А одежду-то его я выбросил. Она вся рваная и в крови была. И ботинок один… То Альфреда какого-то ему надо спрятать, то про окрошку бормотал. Меня, что ли, просил окрошки ему сделать? Какая окрошка в ноябре месяце? Где я ему кваса для окрошки возьму?

— Окрошка — это бомж, — объяснил Гоша. — Одноногий бомж. Прозвище у него такое.

Эдик хмыкнул.

— Так он сейчас спит, что ли? — спросил Гоша.

— Проснулся уже. Я ему небольшую дозу вколол, — Эзау взглянул на часы. — Минут десять, как проснулся. Глаза открыл и говорит: «Развяжи, сволочь очкастая. А то сам развяжусь, убью». Садистом меня назвал. Я ремни проверил и ушёл от греха подальше. Тебя дожидаться. Ну, в общем, пошли, сам увидишь.