Николай Якушев - Банкир на мушке

Его спутник что-то неразборчиво пробормотал через маску, которая сидела на его лице наискось, досадливо махнул рукой и переступил через порог. С этой дурацкой маской было больше всего проблем, она все время лезла в рот, топорщилась на бороде, и с непривычки Валентину Григорьевичу казалось, что он вот-вот задохнется.

В предоперационной их встретил напуганный взгляд худенькой белобрысой девчонки, одетой в бесформенный хирургический наряд из бледно-зеленой ткани. Она что-то искала среди флаконов, в изобилии стоявших на металлическом столике, покрытом белоснежной салфеткой. Оглянувшись на вошедших, она предупредительно пискнула:

– Сюда нельзя! – Но, узнав главного врача, осеклась и растерянно заморгала бледными ресницами.

Борис Ильич успокаивающе поднял ладонь и почти шепотом сказал:

– Мы только на минуточку… Мы не будем мешать…

Он еще и улыбнулся этой пигалице, не сообразив сразу, что под маской никто его улыбки не увидит. Поспешно отвернувшись, он кивнул Валентину Григорьевичу и вошел в операционную. Его спутник последовал за ним, неуклюже задев плечом тугую дверь и вполголоса выругавшись.

Хирург, который стоял у стола, залитого светом мощной бестеневой лампы, даже не поднял головы. Он работал быстро, как машина, весь сосредоточившись на операционном поле, ограниченном мертвой белизной стерильных салфеток. Он только глухо и грозно рыкнул сквозь маску: «Почему в операционной посторонние?!» – и тут же, не глядя, протянул руку, обтянутую блестящей резиновой перчаткой, чтобы принять протянутый ему медсестрой инструмент.

Борис Ильич поймал на себе только беспомощные взгляды Пал Палыча, хлопотавшего у наркозного аппарата, и смугловатой чернобровой операционной сестры, ассистировавшей хирургу. К этой бесстрашной, умелой и очень красивой девушке мало кто из мужчин мог остаться равнодушным. Украдкой даже Закревский заглядывался на нее.

Сейчас, однако, он был слишком взволнован и не сразу вспомнил ее имя, необычное, знойное, как и внешность красавицы. Ах да, ее зовут Карина, сообразил Борис Ильич, конечно же, Карина! А эту рыженькую, что подает инструменты, кажется, зовут Сашей. Но почему никто из них не обратит внимание этого гордеца Леснова на то, что в операционной не посторонний, а человек, который отвечает здесь за все.

Впрочем, по некоторым признакам Закревский почувствовал, что Карина уже что-то сказала хирургу – Леснов не то чтобы успокоился, но до некоторой степени смирился, хотя в его крепкой ловкой фигуре сохранилось напряжение, он будто ждал неприятности со стороны людей, присутствующих при операции.

Закревский никогда бы не решился начинать разговор под руку работающему хирургу – он был далеко не дурак, но обстоятельства сплелись так туго, что сейчас он был вынужден нарушить свои правила.

Осторожно придерживая за локоток своего спутника, Закревский приблизился к операционному столу. Валентин Григорьевич запыхался, его лоб покрылся потом. Он несколько секунд беспомощно смотрел на обнаженное тело лежащего на столе человека – незнакомое, бледное, с запрокинутой головой, с лицом, обезображенным неестественным распахом рта, в котором торчала интубационная трубка, на прикрытый салфетками и спинами оперирующих живот, в который руки хирурга погружались, как казалось Валентину Григорьевичу, по самые локти, а когда выныривали обратно, на кончике пальцев глянцево и липко поблескивала кровь, а потом вдруг сказал, придвинувшись к Леснову едва ли не вплотную:

– Ты, лекарь, должен спасти моего брата, понял?!

В этих словах прозвучала неприкрытая угроза. Леснов только на мгновение отвлекся от дела, повернувшись к постороннему лицом. Их глаза встретились. В расширенных зрачках Валентина Григорьевича читалась ненависть, хорошо знакомая врачам – слишком много на свете людей, которые с удивительной легкостью профукивают свою жизнь, а в последнюю минуту требуют, чтобы именно врач вернул им все – и здоровье, и молодость. Они уверены, что в мединститутах учат на волшебников.

Леснов незаметно усмехнулся под маской и ответил коротко и серьезно:

– Меня этому учили – спасать людей! – И, уже не обращая ни на кого внимания, опять принялся копаться в чужих кишках, иссеченных чудовищным зарядом картечи.

Валентин Григорьевич засопел и добавил с надрывной хрипотцой:

– Смотри! Если брат жить не будет – пожалеешь!

Закревский поморщился и опять предупреждающе потянул его за локоток.