Андрей Молчанов - Форпост

Арсений спокойно и лениво глянул на подавшегося в его сторону тучным корпусом Смотрящего. Презрительным было лицо Филата, тяжелы набрякшие веки и нижняя чуть оттопыренная губа, злобен и высокомерен взгляд темных глаз. Остальные блаткомитетчики отрешенно молчали, понимая, что теперь их собрата способно спасти лишь чудо.

Уловив еле слышное движение за своей спиной шагнувших к нему «быков», ожидающих финальной команды, Арсений внезапно рассмеялся, оглядывая настороженно взирающих на него судей, сказал:

– Кто такой дагестанец? Авторитет, но не вор. И на разбор с ним я право имел по своему усмотрению.

– Пургу гонишь, – обронил Хорь. – Деловой фраер обществу служил, наше благо крепил. А ты благо в дым обратил. Что скажешь против?

– Представление завершаю! Объяснение следующее! – провозгласил Арсений, с изумлением постигая, что произносит слова странным – веселым и юным, голосом, каким залихватски общался более полувека назад с вязавшей его в пэтэушной общаге милицией. И далее, выждав три секунды, вытащил из расстегнутого заранее рукава рубахи гранату, что минуту назад перекатилась у него из-под мышки к запястью и чье кольцо он надел себе на безымянный палец, обручаясь со смертью.

Граната брякнулась на середину стола, и он с удовлетворением узрел окаменевшие в удивлении физиономии высокого воровского собрания. Именно этакие выражения окружавших его рож он и предполагал…

Затем на горле его запоздало перевилась петля, спинка стула откинулась назад под падающим к полу телом, и тут поверх, обжигая лицо, плеснуло оранжевое, застилавшее все пространство пламя, и упругая мощь взрыва, поглотившая сознание.

… – Вот что мне нравится, это когда гады сами себя мочат! – говорил один оперативный уполномоченный своему сотоварищу, выезжая на машине со двора Смотрящего, еще заполненного автомобилями «скорой помощи», патрульного полицейского транспорта и автобусом криминалистической лаборатории. – Наши упраздненные управления по оргпреступности об этот криминал сначала зубы крошили, после – стравливать его стали всякими комбинациями – что тоже труд немереный, а тут… сами друг друга, по личному почину… Срубили начисто себе голову. Чтоб так всегда!

– Один-то – выжил, – донесся сокрушенный ответ.

– А, этот старик… – почесав затылок, ответил коллега. – Чудеса, точно. Пара осколков в мягких тканях, контужен, но даже глазами вращает… Может, Бог спас.

– Для каких-таких благих дел?

– А… пути Господни неисповедимы. Вот и явил, понимаешь, чудо… Граната вроде оборонительная, осколочная, на двести метров стальную икру мечет… Всех положила! А этот…

– Я когда на войне в Чечне был, – отозвался товарищ, сосредоточенно вглядывающийся в мир за ветровым стеклом, состоящий лишь из двух конусов света, озарявших полосу асфальта в чернильном мраке, – и похлестче несообразность видал… Один дурак на броне, приготовившись к стрельбе, с упора соскользнул и полрожка из «калаша» моему приятелю Сереге Суржикову в упор в грудь засадил. А Серега – отменный боец, богатырь, поморгал вначале удивленно, подумал так… выматерился, и – с копыт. Я ему по морде: не уходи, выныривай! И что думаешь? Пули иглами прошли. Остался жив, хотя стал дырявый, как лейка. Но через год только розовые пятаки по телу, и снова носорогу мог башку свернуть. Говорил, кстати, на том свете по каким-то коридорам бегал…

– Байка…

– Ага! Давай на спор! У Ваньки Храпова спроси из комендатуры, он с нами там был! А до того Суржик у министра в личной охране состоял, поскольку лось еще тот… Его потом, после ранения, по здоровью в канцелярское подразделение направили, на документы прикрытия, хотя, подозреваю, косил он ради теплого стула, ему там досрочное звание светило… Да и Чечня эта с кривыми подлянками приелась, тут ясно.

Они сидели в просторной беседке, увитой виноградной лозой и обсаженной высокими пирамидальными туями, на заднем дворе особняка, холодно поблескивающего на осеннем солнце стеклами стрельчатых окон. За беседкой простиралось пастбище с побитой заморозками травой, но на нем еще паслось стадо баранов, неторопливо бредущее вдоль пологого берега стылой темно-синей реки, текущей в тени другого берега – гористой гряды, поросшей багряным лесом.

– Не понимаю, – пристально глядя на стадо, произнес Серегин. – А что среди баранов делает козел? Вон тот, во главе личного состава…

Отец Федор, сидевший напротив с чашкой чая, которую держал на весу, усмехнулся: