Василий Боярков - Центр жестокости и порока

Терзаемый бомж от каждого тычкового пендаля только покряхтывал, перемежаясь страдальческими стенаниями и являясь не способным (да и попросту не отваживаясь) оказать хоть какое-то значимое сопротивление силам, явно находящимся за гранью его давно померкшего понимания, высушенного пагубным влиянием алкогольных напитков. Минут через пятнадцать ужасной, ни на секунду не прекратившейся, бойни, некое подобие человека (и без того утратившее всяческий людской облик) внешним видом стало похоже на жуткого гуманоида (ну, или, в лучшем случае, на перезревшую, начинавшую гниение тыкву); физиономия его к наступившему времени сплошь покрывалась синюшными гематомами, некоторые из которых, наполнившись излишней кровью, чернея, лопали, придавая и так отталкивающей поверхности еще и зловещий, кровавый оттенок. Что касается остального тела, то, если бы вдруг кому-нибудь пришла в голову мысль снять с него давно нестиранные шмотки, пропахшие смрадом и вонью, они бы смогли увидеть мало чем отличающуюся картину, представленную единой раной, мерзкой, синюшной, по всей площади кровоточащей.

– Все! – раздался дребезжавший глас, похожий на замогильный и взявший на себя труд вести словесные речи. – Хватит! А то еще сдохнет, а преждевременной смерти мы допустить не можем, ведь – если кто не помнит? – он приговорен нашим судилищем «быть похороненным заживо!», – сказал он молчаливым подельникам, а дальше обратил вопрос уже к измученному жизнью и терзателями мужчине: – Так как, «бомжара», сам «обживешься» в последнем пристанище или тебе и еще необходимо добавить стимулирующих мотивов? Как, думаю, ты понял – мы сможем «мутозить» тебя до бесконечности, и, соответственно, без каких-нибудь обеденных перерывов.

На опущенном самой жизнью человеке не оставалось к моменту поступления страшного предложения ни одного свободного места, не источавшего сумасшедшей боли, а главное, его мозг отказывался выдавать сколько-нибудь здравомыслящие, наполненные логикой, мысли; единственное, что занимало в настоящий момент его измочаленную голову, в силу ведомого образа существования давно уже бестолковую, – как ему побыстрее избавиться от изливающихся на него сплошным потоком нечеловеческих страданий и мучительных ощущений? Не переставая кряхтеть и отплевываться пенящейся жидкостью, имеющей характерный багровый оттенок и получающей окрас внутри ротовой полости, где кровь, вытекая из разбитых десен и слизистой оболочки, активно смешивалась со сочившимися слюнями и внутренним соком, выбиваемым из легких, желудка и печени, отброс современного общества, приговорённый к жуткой, страдальческой смерти послушно поплелся в сторону приготовленного ему страшного гроба; приблизившись, он постоял, словно бы находясь в нерешительности либо каких-то раздумьях, затем, вдруг резко встряхнув всклокоченной головой, пропитанной липкой кровью и крайне соленым потом, решительно опустился на последнее ложе и, сложив на груди перебитые руки, послушно приготовился принять невообразимую, кошмарную участь.

Едва он закрыл (справедливости ради стоит сказать) и без того заплывшие веки, закономерно рассудив, что всего, уготованному ему дальше, будет лучше не видеть, как крышка гроба самопроизвольно, словно с помощью чьей-то неведомой силы, медленно опустилась на уготованное ей место, плотным прикосновением к корпусу прекращая подачу наружу как зловещего света, так в точности и потустороннего дуновения, а заодно и значительно снижая звук издаваемой похоронной мелодии – и вот здесь, буквально за секунду, перед тем как верхняя и нижняя части в полной мере между собою состыковались, изнутри донесся чуть слышный, измученный возглас, даже несмотря на перенесенные муки (и что бы там не случилось!) наполненный в трагический момент обыкновенной, простодушной иронией: «Хоть умирать будет нескучно… под музыку – и с музыкой!». В следующую секунду просвет исчез, а чуть только произошло касание, сразу же стали сами собой закручиваться винты, предусмотренные для надежного крепления крышки и основания; может показаться странным, но заворачивались они без чье-либо помощи, будто подверженные некому мистическому воздействию. Затем ужасающее устройство отъехало немного назад, увеличивая расстояние между собой и зияющей впереди ямой, а достигнув необходимого расстояния, ненадолго остановилось, постояло минуту на месте, словно бы давая остальным участникам жуткого действа возможность проститься с готовящимся усопнуть, но пока еще живым человеком; а далее, сделав непроизвольную пробуксовку и постепенно набирая нужную скорость, устремилось в сторону пугающей пустоты, как издревле водится, имевшей по периметру размеры двести на сто сантиметров. Любому здравомыслящему человеку показалось бы удивительным, но гроб, передвигавшийся без чьей-либо посторонней помощи, сумел разогнаться как раз для того, чтобы без каких-либо огрехов рухнуть в уготованную покойнику яму; с этой секунды даже самому закоренелому скептику становилось бы более чем очевидно, что при создавшихся условиях чудесного избавления, как бы кому не хотелось, но его, по-видимому, не будет.