Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 1. Ворожба. Белая горячка. В очарованном лесу. Пёс.

Ночью сильный ветер с запада расчистил небо, и утром жизнь вдруг показалась прекрасной. У Мориса появилось желание поработать. Он устроился в большой гостиной в окружении маркиз и генералов. Сесиль в сопровождении бежавшей впереди собаки решилась выйти за пределы усадьбы, пособирала ежевику и вернулась тропинкой, что вилась за флигелем. «Бьюик» стоял на том же месте. Ставни были по-прежнему закрыты. Летун обогнул флигель торопливой трусцой по большому кругу — он испытывал всё тот же страх. Сесиль ускорила шаг. Зародившаяся было веселость улетучилась, но она не решалась побеспокоить Мориса, который, заложив угольный карандаш за ухо и поставив бутылку белого вина так, чтобы ее можно было достать рукой, что-то напевал. А у нее никак не шел из головы флигель с закрытыми ставнями. В конце концов, это не ее дело. Это касается лишь дяди и племянника. Она же находится в замке лишь в качестве приглашенной. Сесиль попыталась отвлечься от всего, прогнать от себя то смутное беспокойство, которое изматывало ее, как изматывает небольшая температура. «Я на отдыхе», — повторяла она себе. Или доверительно шептала псу: «Нам с тобой никто не нужен. Не правда ли, нам очень хорошо вместе?» Пес дышал чаще, из глотки его поднимался парок. Сесиль обнимала его, затем отворачивалась, потому что у нее на глазах были слезы.

Вскоре она потеряла счет дням. Она уже не помнила, когда они приехали, до такой степени каждый день был похож на предыдущие. Она жила в замедленном темпе, ведя животный образ жизни. Ела, боялась, спала. И вдруг, неожиданно, стремление уехать вновь овладело ею. Она снова подступилась к Морису.

— Так больше не может продолжаться, — сказала она. — Если мы хотя бы знали, когда твой дядя вернется! Так нет же. Даже открытки не прислал. Тебе-то на это наплевать. Меня же это молчание убивает. А если он не уехал?

— Что?

— Представь себе, что он заболел… здесь… в тот вечер, когда вернулся. С ним мог случиться сердечный приступ… Может быть, он умер. Эта мысль преследует меня… Но тебя я не понимаю… Лишь бы тебя не беспокоили… И больше тебя ничего не трогает.

Морис зажег трубку. Впервые он выглядел озабоченным.

— Ты так считаешь? Я об этом просто не подумал. У меня почти появилось желание пойти посмотреть.

— Тебе следует это сделать.

Морис еще некоторое время пребывал в нерешительности. Он никогда не был способен на быстрые решения, если речь шла не об удовольствии. Наконец он встал.

— Ты идешь со мной?

— Конечно.

— Только запри собаку. Мне надоела ее комедия.

Летун спал под столом. Сесиль тихонько закрыла дверь. Они обошли флигель.

— Невозможно войти, — сказал Морис. — Всё заперто. Придется взломать ставни.

Он открыл багажник «бьюика» и взял оттуда монтировку. Сесиль с замиранием сердца следила за его движениями. На проводах сидели ласточки. Они щебетали, перепархивали с места на место, готовясь к длительному перелету, и их крики, холодное осеннее солнце делали сцену невыносимой. Морис выбрал неплотно прилегающие друг к другу ставни, вставил в щель монтировку, налег на нее. Дерево раскололось с сухим треском. Птицы разлетелись. Морис оторвал сломанный ставень, внутренний крючок и добрался до окна. Кончиками пальцев от вытер стекло и тут же отпрянул.

— Не подходи, — прошептал он.

Картина смерти не пугала Сесиль. Она прильнула лбом к стеклу и увидела повешенного. Он провисел здесь в течение многих дней, как старый хлам на гвозде, бесконечно жалкий. Морис отвел Сесиль в сторону, разбил окно. Он открыл раму и запрыгнул в комнату.

— Уходи, — сказал он, устремив глаза на лицо, сведенное судорогой. — Ты ничем не можешь мне помочь.

— На столе лежит лист бумаги, — сказала Сесиль дрожащим голосом. Морис взял его и медленно прочел:

— «Я обречен. Я узнал об этом позавчера. Рак крови. Меня ждет несколько месяцев страданий и унижений. Я предпочитаю покончить с этим немедленно и достойно.

19 сентября. Три часа утра.

Сесиль смотрела на черный силуэт, на опрокинутый стул, на сведенные судорогой руки со странно желтыми пальцами.

— Мне жаль его от всего сердца, — прошептала она.

— Да, бедный старина Жюльен, — сказал Морис. — Я редко виделся с ним, но это меня просто потрясло. Теперь я понимаю, почему он уволил прислугу и так настаивал, чтобы мы приехали как можно быстрее. Он хотел умереть у себя дома. А я ни о чем не догадался… Я считал, что он где-то в Италии или Испании.

Он положил записку на стол, рядом с ручкой дяди, открыл дверь и увел Сесиль.