Тома Нарсежак - Буало-Нарсежак. Том 2. Из страны мертвых. Инженер слишком любил цифры. Дурной глаз

Они дошли до бульвара, влились в толпу. В кафе играли оркестры. Мимо мчались «джипы» с водителями в белых шлемах. Вокруг сновали уличные торговцы, продавцы арахиса, бродяга, просившие огоньку или предлагавшие пачки «Кэмела» и «Лаки Страйк». Когда Мадлен чувствовала на себе взгляд Флавьера, она отворачивалась. Она еще не успокоилась, и губы ее горько кривились. Но Флавьер был слишком погружен в собственное несчастье, чтобы сострадать ей.

— Отпусти меня, — попросила она. — Мне надо купить аспирина. Жутко болит голова.

— Сначала признайся, что ты Мадлен!

Она пожала плечами, и они пошли дальше. Они походили на влюбленных, но он крепко держал ее за руку, как полицейский пойманного воришку.

Вернувшись в отель, они сразу направились в ресторан. Флавьер не сводил с Мадлен глаз. В ярком свете люстры с тугим пучком волос на затылке она выглядела в точности такой, какой он увидел ее впервые в театре Мариньи. Он протянул руку, пожал ей пальцы.

— Ты все молчишь, — сказал он.

Она опустила голову. Она была бледна, как на смертном одре. Появился метрдотель.

— Что будете пить?

— «Ветряную мельницу».

Он чувствовал себя отторгнутым от своего бытия, как будто присутствие Мадлен лишало его, Флавьера, реальности, веса и вообще существования. Один из них двоих явно был лишним. Глядя на нее, он то думал: «Это невозможно!» — то говорил себе: «Я сплю». Она с трудом заставляла себя есть. Она все время балансировала над бездной мира грез — сколько раз Флавьер видел раньше, как она в нее погружалась. Он спокойно, почти методично осушил бутылку. Между ними словно встала ледяная стена — так остро ощущал он исходящую от Мадлен враждебность.

— Пойдем, — сказал он. — Вижу, ты на пределе… Скажи хоть что-нибудь, Мадлен.

Она порывисто встала.

— Я сейчас догоню, — сказал он.

Пока она брала у портье ключ, он пропустил у стойки стаканчик виски, потом побежал к лифту. Лифтер открыл перед ними решетчатую дверцу. Флавьер обнял Мадлен за плечи и наклонился к ее уху словно для поцелуя.

— Признайся, дорогая.

Медленно, устало она прислонилась к стенке кабины.

— Да, — произнесла она. — Я Мадлен.

Совершенно машинально он повернул ключ в замке. Он двигался будто в тумане, пришибленный этим признанием, которого домогался уже столько дней. Но действительно ли это признание? Она проговорила это с таким изнеможением! Может, она просто решила уступить ему, получить передышку. Он привалился спиной к двери.

— И ты хочешь, чтобы я поверил? Слишком просто.

— Тебе нужны доказательства?

— Нет, но…

Он не знал, что говорить дальше. Боже, как он устал!

— Потуши свет, — попросила она.

Отсвет улицы проник через жалюзи, отбросил на потолок их тень, похожую на решетку. Клетка захлопнулась. Флавьер тяжело опустился на край кровати.

— Почему ты сразу не сказала мне правду? Чего боялась? Он не видел Мадлен, но слышал, как она ходит в ванной. — Ответь мне: чего ты боялась?

Мадлен хранила молчание. Он продолжал:

— Ты сразу узнала меня в «Уолдорфе»?

— Да.

— Но в таком случае тебе в первую же минуту следовало довериться мне. Это же бессмысленно — все, что ты делала. Послушай, ну почему ты вела себя так глупо?

В такт словам он постукивал кулаком по покрывалу, и пружины матраса позванивали, как гитарные струны.

— Что за комедия! Разве это достойно нас? А письмо… Вместо того чтобы откровенно рассказать мне, что с тобой произошло…

Она присела рядом, нашла в потемках его руку:

— Как раз наоборот. Мне хотелось, чтобы ты никогда не узнал… чтобы ты никогда не был уверен…

— Но я всегда знал…

— Выслушай меня… Дай объяснить… Это так тяжело!

От ее руки исходил жар. Флавьер замер, полный тревожного ожидания. Сейчас ему откроется тайна.

— Женщина, которую ты знал в Париже, — заговорила Мадлен, — которую ты видел в театре в обществе твоего друга Жевиня, за которой ты ходил следом, которую ты вытащил из воды, — эта женщина никогда не умирала. Я никогда не умирала, понимаешь?

Флавьер улыбнулся.

— Ну да, — сказал он, — ты никогда не умирала… Ты перевоплотилась, ты стала Рене. Я прекрасно понимаю.

— Да нет же, дорогой, нет… Это было бы слишком хорошо. Я вовсе не стала Рене. Я всегда была Рене. Я действительно Рене Суранж. Меня-то, Рене Суранж, ты всегда и любил.

— Как это?

— Ты никогда не знал госпожи Жевинь. Это я выдала себя за нее. Я была сообщницей Жевиня… Прости меня… Знал бы ты, сколько мне пришлось вынести…