Владимир Першанин - Мы умрем в один день

— Их было человек тридцать, а может, больше, — помолчав добавляет Саня. — Как из-под земли выросли…

— Надо же было мне ребят вперед послать! Ни за грош погибли.

Башлыков склеивает самокрутку. Я вижу, как подрагивают его корявые, обожженные до черноты от многолетней работы с металлом пальцы. Жалко ребят. Только разве знаешь, где что тебя подстережет. И дозорный впереди ехал, и оружие наготове, а вот недоглядели, и остались все семеро там лежать. Хорошо, если сразу погибли и живыми бандитам не достались. Нашему брату милиционеру от них легкой смерти ждать не приходится, тем более пощады.

Иван Михайлович поднимается, натягивает на бритую голову картуз с ободранной малиновой звездочкой и расставляет нас по местам. Мне достается окно на втором этаже, у соседнего — Сергей Москвин. Борис Кедрич тоже на нашем этаже — обеспечивает тыл. Остальные внизу. Прямухина запираем в погреб. Там по щиколотку воды и валяются несколько пустых бочек. Ничего, пересидит!

Мельница занимает выгодное положение на открытом со всех сторон правом берегу речки. В сотне шагов выше по течению, тянутся остатки плетня, за ним несколько развесистых старых ив. Чуть дальше начинается густой пойменный подлесок, в котором скапливаются бандиты. Наверное, это самая опасная сторона.

Один хороший бросок — и они у мельницы. С правой стороны, если встать лицом к плетню, нас защищает Тишанка, перегороженная старой бревенчатой плотиной. Огромные дубовые бревна изъедены лишайником, колесо заклинено, но сама плотина целая. В одном месте я даже замечаю свежеприбитую доску. Кто-то, видно, не теряет надежды воспользоваться мельницей, хотя года два-три она уже бездействует. Наверху, за плотиной, речка далеко залила пойменный лес, ниже по течению с нашей стороны полверсты открытого травянистого берега. Отсюда подобраться незамеченным трудно.

Тяжело скрипит лестница, ведущая на первый этаж. Башлыков подходит к моему окну и начинает разглядывать в бинокль лес.

— Копошатся. — Он кивает в сторону плетня. — Как у тебя с патронами, Федя?

Лицо у начальника милиции осунувшееся, с темными полукружьями под глазами. Он еще не оправился от воспаления легких. Осенью в Крыму у Ивана Михайловича убили сына, и вот теперь гибель наших семерых ребят. Мне очень хочется чем-нибудь порадовать его, и я с готовностью вытряхиваю на пол содержимое своей брезентовой сумки. Наклонившись, мы вместе считаем тусклые, запыленные обоймы и одиночные патроны, раскладывая их отдельно от резиновых прокладок, гаек, ключей и прочей шоферской ерунды. Тридцать восемь штук и плюс четыре в карабине. Патроны для нагана хранятся отдельно, в кармане куртки. Перекатывая в горсти, показываю их Башлыкову.

— Вот еще одиннадцать штук. Хватит на первый случай!

Вид у меня самодовольный. Иван Михайлович усмехается и подходит к Сергею. У того осталось четыре с половиной «льюисовских» диска и штук двадцать патронов к американскому никелированному «кольту».

— Сильно не высовывайтесь, — говорит Башлыков. — Сергей, ты за ребятами приглядывай. Необстрелянный молодняк. И главное — берегите патроны! Пока они есть — будете жить. А кончатся… — Он коротко рубит ладонью сверху вниз. — Поняли?

Чего не понять? Не маленький, знаю, что ждет, если к ним в лапы попадем. А вот покровительственное: «Сергей, приглядывай за ребятами!» — мне совсем не нравится. Неизвестно, кому за кем приглядывать придется. Как бы у бывшего нашего офицера дворянская кровь не взыграла! Я исподлобья бросаю взгляд в сторону Москвина.

Сергей, наверное, не догадывается о моих желчных мыслях. Встретившись со мной глазами, он подмигивает.

— Есть хочешь?

— Хочу, — вырывается помимо воли.

Он достает из кармана щегольски ушитого офицерского френча сухарь и разламывает на три части.

— Держи! Борис, шагай сюда.

Борис Кедрич, появившийся в двери, ловит свою долю и тут же запихивает ее в рот.

— Все нормально?

— Угу, — мычит он, с хрустом разгрызая сухарь, — с моей стороны открытое место, вряд ли полезут.

Он снова исчезает за перегородкой. А мне становится стыдно, что я так плохо подумал о Сергее. Хороший он человек, простой, только жизнь у него путаная получилась. Родители из буржуев. Воевал, говорят, раньше у белых, потом перешел в Красную Армию. К нам его прислали месяца три назад с Южного фронта, где он занимал должность командира батальона.

— Сергей, правда, что ты у белых служил?

Москвин лет на восемь старше меня, но я обращаюсь к нему на «ты». Если порвал со своим классом, пусть привыкает к пролетарскому обращению.