Владлен Чертинов - Воскрешение Лазаря

Впрочем, были свидетельства и о том, что первые казачьи шайки имели разноплеменной характер. В летописи от 1538 года, оказывается, имеется запись о том, что «на Поле ходят казаки многие: казанцы, азовцы, крымцы и иные баловни казаки, а и наших окраин казаки с ними смешавшись ходят и те люди всем… тати и разбойники». Геннадий даже наткнулся на упоминание о том, что в старину переписку с казаками русские цари и правители других государств вели на татарском языке.

Ускользающий образ казачества выплывал туманом из книг, принимая ненадолго плотные формы. Очень завлекательно было читать про казачьи подвиги времен покорения Сибири, осады Азова, наполеоновских и кавказских войн. Кауров с удивлением узнал о том, что Павел I бросил 22 500 казаков в рейд на Индию с целью захватить ее у англичан. И, вероятно, именно это решение стоило ему жизни. Едва корпус двинулся в поход, как императора убили, и казакам немедленно пришел приказ возвращаться домой.

«Дайте мне казаков, и я завоюю весь мир», — говорил Наполеон. «Границы России лежат на арчаке казачьего седла», — считал Александр III. «Вся история России сделана казаками», — писал Лев Толстой.

Но рядом с красивым и благородным миром казачества всегда явственно проступал другой — дикий, жестокий, бунтарский. Похоже, у этого народа были сложные отношения с российским государством. Великая смута на Руси неожиданно предстала Каурову не столько польским, сколько казачьим игом. Любопытство Геннадия возбудили атаман-колдун по кличке Корела, взявший для самозванца Лжедмитрия Москву, и атаман Межаков, не позволивший стать русским царем князю Пожарскому. Это он, Межаков, с казаками посадил на трон Михаила Романова, которого поначалу многие называли не иначе, как казачьим царем.

Последующие восстания Разина, Булавина и Пугачева казались яркими вспышками настоящей войны, которая то затухая, то разгораясь шла между казачеством и Россией на протяжении сотен лет. Историческая литература царских времен рисовала Степана Разина настоящим монстром, бредущим по колено в крови — сбрасывавшим с колоколен священников, вешавшим за ноги боярских и княжеских сыновей, а их дочерей отдававшим на поругание своей банде.

Порой Геннадию начинало казаться, что казаки и не люди вовсе, а жестокое зверье. И повадки-то у его славных предков были звериные. В XVII веке, ограбив среднеазиатский город Ургенч и убив местных жителей, возвращались казаки на телегах с добычей и тысячей пленных мусульманских женщин. Но местный хан подкараулил их в тесном безводном месте. Не имея возможности пробиться через засаду и мучаясь от жажды, казаки начали пить кровь убитых товарищей. А чуть позже, во время похода на Хиву, при схожих обстоятельствах, страдая от голода, казаки, как свидетельствует историк, «друг друга умерщвляли и ели». Атаман же их попал в плен к калмыкам. Те предложили обменять его на нескольких своих соплеменников, которых казаки захватили и использовали как проводников. Но казаки отказались от обмена, заявив, что «у них каждый — сам себе атаман».

Главный же вопрос для казачества, как понял Кауров, на протяжении веков был один — кого идти грабить. Даже участвуя в походах в составе российской армии, они видели в грабежах едва ли не главный смысл военного дела. Например, казачий офицер Сысоев во время войны 1812 года, напав на французский лагерь и вызвав в нем панику, мог захватить в плен самого Наполеона. Но его казаки поскакали грабить обоз и попросту не заметили французского императора. А спустя сто лет, в Гражданскую войну, конный корпус казачьего генерала Мамонтова, совершая свой ошеломляющий рейд по красным тылам и сея панику среди большевистской верхушки, всего 260 верст не дошел до Москвы и повернул назад, потому что перегрузился добычей. Обоз корпуса растянулся на 60 верст, а каждый казак — участник рейда стал миллионером.

По-видимому, долгое время не считавшие Русь и Россию своей родиной, казаки чуть что легко срывались с насиженных мест и большими группами бежали в Сибирь, на Кавказ (в Чечне из потомков таких вот беглых казаков сложился целый тэйп «гуной»), передавались на сторону турок и крымских татар, даже принимали китайское подданство.

Где-то рядом с образом защитника Отечества и рыцаря православной веры всегда таился другой образ казака — жестокого и лихого бандюги, в жилах которого кровь бурлит и пенится. Подсознательно Кауров чувствовал, что воспетые народом былинные богатыри и осуждаемые исторической наукой казаки-разбойники — это одни и те же люди. В глубине души понимал, что по-другому и быть не может, и именно в сочетании этих двух непохожих образов кроется главная, первобытная правда про казаков. И дедушка Лазарь, убивавший коммунистов и сельских учителей, с одной стороны, безусловно, злодей, но с другой стороны, он — былинный богатырь, у которого хватило духу не идти в стойло вместе со всем человеческим стадом, а дерзко бросить вызов судьбе в безнадежной ситуации.