Владлен Чертинов - Воскрешение Лазаря

— Поля, я там, в станице, так сильно тосковал по тебе. Слушаю рассказы про дедову судьбу, про скитания его и любовь, а сам все время о тебе думаю. Такая хрупкая все-таки штука — жизнь. Такое ненадежное, ускользающее оно — наше счастье. Нужно ценить каждую минуту, проведенную вместе с любимыми людьми, а не отравлять себе жизнь дурацкими иллюзиями. Вот главное, что я понял за это время. Какой же я глупый и незрелый был раньше. Ты прости меня, дурака!

Монолог этот, венчавший романтический и грустный рассказ про деда-бандита Лазорьку, кажется, произвел на жену впечатление.

— Ой, не знаю, Гена, как мы дальше жить будем, — только и сказала Полина в ответ. И снова принялась за рассольник.

Но Кауров чувствовал — надо еще чуть-чуть поднажать, и семейная жизнь снова войдет в нормальное русло. И действительно, уже на третий день Геннадий добился своего — жена вернулась в супружескую постель. Два истосковавшихся друг по другу тела трепетали, сочились любовным соком и били друг в друга электричеством. «Вот оно, счастье!» — подумал Геннадий. А в момент оргазма неожиданно для себя назвал вдруг Полину воробушком.

Отец с матерью выслушали отчет Геннадия о командировке, затаив дыхание.

— Вот, а ты ведь не верил, что получится эту тайну распутать! — упрекал сын отца. Тот посмотрел на Геннадия с уважением и изрек:

— Может, нам теперь фамилию поменять?

Но, здраво рассудив, решили этого не делать, чтобы не сбивать с толку знакомых, а в особенности коллег по работе.

Ладно, чего уж теперь, — заметил Кауров-старший. — Я целую жизнь с этой фамилией прожил, ты — почти половину жизни. Да и не чуждая она нам, как выяснилось. Старик тот родственником отцу доводился, раненого его выходил, а потом и смерть за него принял. Думаю, отец не просто так фамилию Кауров по жизни носил, а с гордостью и в память об этом человеке. Нам-то поздно паспорта переписывать, а вот Васе твоему, когда придет время документ получать, может, и стоит к фамилии «Кауров» еще и фамилию «Черный» присоединить — через дефис…

— Слушай, все спросить хочу, — обратился Геннадий к отцу. — А у тебя с дедом как было? Он с тобой не заговаривал об «оборотнях в погонах», о злодейской советской власти? Чему он тебя в детстве учил?

Перед тем как ответить, Павел Акимович задумался.

— Так, с ходу, и не припомню. Пожалуй, только одно могу тебе сказать — он учил не бояться. Говорил, что каждый человек — сам по себе очень сильный. И бывает слаб только потому, что своей силы не знает, боится поверить в нее. Советскую власть не ругал. Но иногда, Гена, каюсь, не понимал я его. Сидим в кинотеатре на «Неуловимых мстителях». Хороший же фильм. А он вдруг в самый драматичный момент, когда Лютый Даньку плеткой порет, взял и захохотал на весь зал. Очень тогда неловко за него было. Или вот, помню, однажды на мамин день рождения гости с ее работы пришли, и кто-то подарил пластинку Утесова. Сидят празднуют, пластинка играет. Вдруг отец подходит к патефону и со злостью эту пластинку хрясь об пол!

— А что за песни были?

— Да про войну, кажется. Отец никак не стал объяснять свой поступок — разбил пластинку и из дома ушел. Все долго молчали. А мама оправдывать его начала, говорила, что у него нервы на войне расшатались. Непросто ей было с ним. А когда умерла она, мы сразу в Ленинград переехали. Меня ведь давно в Питер звали. Я все отказывался. А как мамы не стало, сразу и согласился — будто что-то отпустило из Луги. Отец не хотел, чтобы мы от него уезжали. Говорил: большой город портит людей. Долго был на меня в обиде. Потом вроде оттаял, но, думаю, в глубине души так и не смог мне этого переезда простить.

…Проводив Геннадия до лифта, Павел Акимович тихонько сказал ему на прощание: «Ты только не болтай никому про то, что твой дед может быть причастен к убийству прокурорского сына».

Между тем Каурову захотелось побольше узнать про народ, к которому он, оказывается, принадлежал. По субботам принялся теперь Геннадий ходить в публичную библиотеку, читать книги про казаков.

Чтение оставляло противоречивый характер. Одни авторы утверждали, что казаки происходят не столько от славян, сколько от тюркских или кавказских народов. Другие твердо стояли на том, что казаки — потомки беглых русских людей, спасавшихся в диком поле от крепостной зависимости или от наказания за грабежи и убийства. Там, в степи, самодурью происходил среди этого отпетого люда естественный отбор. Казаки нападали на ненавистных татаро-монголов и оставили о себе неизгладимый след в русском фольклоре, став прототипами былинных богатырей, включая главного из них — Илью Муромца.