Андрей Константинов - По счетам [litres]

Ирина тяжело выдохнула и решительно толкнула дверь.

– Добрый вечер. Прошу прощения за опоздание. Просто я не была поставлена в известность о том…

– Ба-а! А вот наконец Ирина Петровна соизволили появиться! – расплылся в саркастической ухмылочке Пономаренко. – Ну да, лучше поздно, чем никогда. Не правда ли, товарищ директор?

Директриса в ответ не произнесла ни слова. Разве что смерила Ирину таким взглядом, словно бы та как минимум продала секреты Родины иностранным агентам.

– Проходите, Ирина Петровна, присаживайтесь. Вы, надо сказать, очень вовремя, хоть и под занавес рабочего дня появились. Ибо мы тут, голубушка, как раз о вашем секторе речь ведем.

– Да-да… Я… извините… Я вас внимательно слушаю.

– Нет уж, теперь позвольте НАМ вас послушать!

– А-а-а… А что вы хотели услышать?

– Да вот хотя бы… Скажите, на каком основании вы взялись вести при музее изобразительный кружок?

Ирина попыталась собраться с мыслями. Но те решительно не собирались. Слишком уж внезапной и резкой оказалась перемена обстановки: от сурожского веселья к галичскому похмелью.

– Да как вам сказать, Андрей Аркадьевич… Просто по собственной инициативе. Опять же ребята попросили.

– «Ребята попросили»! Чудесное основание, не правда ли? – Пономаренко обвел глазами собравшихся, и все, за исключением старейшего музейного работника Спиридона Леонтьевича Ветлушкина, солидарно-осуждающе покачали головами. – А если бы вас ребята попросили… скажем, обнаженную натуру рисовать? Вы бы тоже… пошли навстречу?

– Извините, Андрей Аркадьевич, но я не вполне понимаю, к чему вы клоните?

– А клоню я, голубушка, к тому, что подобного рода деятельность – от слова «само-» – должна опираться на утвержденные учебно-методические планы. – Пономаренко перевел взгляд на «сучку из РОНО»: – Элеонора Рудольфовна, скажите, вам таковые предоставлялись?

– Разумеется, нет, – охотно отозвалась та. – Более того, я никогда не скрывала своей тревоги по поводу функционирования на базе нашего краеведческого музея этой… подпольной изостудии.

– Элеонора Рудольфовна! – укоризненно покачал головой Ветлушкин. – Вы бы все-таки выбирали выражения? Ну что значит подпольной?

– А я выбираю! Вы видели, что они там с учениками рисуют? Церкви, погосты, курганы какие-то, избы разрушенные. Сплошь, извиняюсь за грубое слово, декаденс.

– А разве «декаданс» – грубое слово? – невинно уточнила Ирина.

– А вы мне тут не дерзите! Я вам так скажу, Андрей Аркадьевич, даже если бы Ирина Петровна и сподобилась принести мне на утверждение методические планы… Хотя лично я сомневаюсь в ее способности грамотно их подготовить…

– Ну, это уже слишком! – снова возмутился Ветлушкин. – Между прочим, до перехода на работу в музей Ирина Петровна несколько лет преподавала рисунок в Доме пионеров!

– Вот именно! А теперь, воспользовавшись служебным положением, переманивает к себе наших детей! В итоге по результатам минувшего учебного года недобор учащихся по изостудии Дома пионеров составил почти сорок процентов!

– А я никого и не переманиваю! Дети сами…

– Сами, Ирина Петровна, это когда после шестнадцати лет! – назидательно изрек Пономаренко. – Стукнет сопляку шестнадцать – вот тогда пожалуйста: хочешь во взрослое кино, хочешь в музей. Вот с этого момента, как говорится, сами с усами. Но до того – извини-подвинься! С детьми самодеятельность хороша только в одном случае.

– Это в каком же? – с вызовом поинтересовалась Ирина.

– Когда она художественная и на сцене! А для всех остальных случаев существуют педагоги, методисты, пионервожатые и комсомольская организация. Я доступно излагаю?

– Вполне.

– Прекрасно. Довожу до общего сведения, товарищи, что по возвращении в Кострому мною будет подготовлено распоряжение о запрещении штатным музейным работникам заниматься любой сторонней деятельностью, за исключением научно-просветительской. А то – сегодня один при музее изостудию заведет, завтра другой – кружок кройки и шитья. А там, глядишь, и вовсе какую-нибудь частнособственническую потребкооперацию замутят?..

Ближе к вечеру, когда московская жара начала потихонечку, нехотя идти на убыль, в Сокольниках, на Оленьем валу, остановилось такси, высадив одинокого пассажира, имущество которого состояло из чертежного тубуса и небольшого, явно нового чемоданчика.

Дождавшись, когда такси уедет, Барон перешел на противоположную сторону улицы и прошествовал с полквартала назад. Следуя профессиональной привычке, он никогда не озвучивал таксистам настоящего адреса, ибо опыт показывал, что те, как правило, обладают отменной зрительной памятью. Через пять минут он оказался возле дома, в котором квартировал Шаланда. Загодя посланный сюда человек от Халида предупредил старого приятеля о вечернем визите, так что в хату Барон заходил, не беспокоясь о том, что его тут не ждали…