Андрей Константинов - По счетам [litres]

Ладугин заинтригованно заглянул в самовар.

– Хм… Действительно… Ты, Гриня, в армии не служил, что ли? Это ж учебно-тренировочная. «Пшёнка».

– Ка-ак учебная?

– Да так. – Ладугин беспечно сунул руку в самовар, вытащил муляж и пояснил. – Видишь, специально в черный цвет выкрашена. Ты разве не знал?

Всё. Теперь до Анденко дошли все тонкости коварной задумки Барона, и он ощутил себя самым последним на советской земле идиотом.

– Р-р-р-р-развел! Как фраера лопоухого, р-р-р-развел! У-У-У-У!

Григорий с ненавистью шваркнул самоваром об асфальт.

Громыхнуло, понятное дело, знатно. А следом…

А следом раздался одиночный выстрел. Вернее, до них донеслось эхо выстрела, произведенного не во дворе, а где-то неподалеку.

– А вот это, похоже, не учебный?! – изумился Ладугин.

– ЛЁХА?!!! – осенило Григория, и он со всех ног бросился к подворотне, выводящей на противоположную сторону дома…

17:23 мск

ул. Марата, палисадник

В отличие от Барона, Хрящ спустился на эту грешную землю крайне неудачно – подвернул лодыжку. С трудом поднявшись, он попытался сделать шаг, но тут же снова свалился на газон, кривясь от боли. Оценив его состояние, Геращенков понял, что этот, второй, никуда не денется, и сосредоточился на убегающем первом. Отдавая себе отчет, что в спринтерской гонке шансов у него нет (какой там бег – он и ноги-то с трудом передвигал), Алексей достал пистолет и, прокричав «Стой! Стрелять буду!», сделал предупредительный (как учили в школе милиции) выстрел в воздух. Именно его услышали Анденко, Ладугин, а с ними заодно – все, в тот момент во дворе находившиеся.

Не добежавший каких-то десяти метров до спасительной, уводящей из зоны поражения улочки, Барон сбился на шаг, остановился, сплюнул досадливо:

– Не получилось рывка. Обидно-то как.

Он медленно поднял руки и повернулся лицом к милиционеру.

– Не пугай людей, начальник. Твоя взяла, банкуй.

Не убирая оружия, Геращенков направился к нему, оставляя за спиной корчащегося на траве Хряща. И такая беспечность едва не стоила Алексею жизни. Усилием воли Хрящ подволочил ногу, умудрившись встать на четвереньки, затем, устойчивости ради опираясь левой рукой о газон, правой нашарил «тэтэху», засунутую за пояс брюк, и прицелился в спину нынче уже и битого, и ошпаренного милицейского бедолаги.

– НЕТ! – отчаянно завопил Барон. – Саша! Не надо! НЕ-Е-ЕТ!

Геращенков испуганно обернулся, подставляя под выстрел теперь уже голову и грудь, и… на долю секунды опередил Хряща. Выстрелил первым – раз, второй… А потом, уже в паническом приступе, – третий, четвертый, пятый…

Не разум, но звериный инстинкт вытолкнул Барона из состояния ступора, и он рванул десятиметровку, на несколько секунд сделавшись движущейся мишенью для двух оставшихся в милицейской обойме патронов. Вот только Геращенков этого его рывка даже не заметил. Да и не смог бы он выстрелить. С Лёхи достаточно было и того, что он первый раз в жизни стрелял в живого человека. И впервые же – убил человека.

А убитый им человек лежал на спине посреди клумбы, словно в загодя подготовленной, украшенной цветами могиле. Очень немногие в этом мире знали, что Хряща звали Александром Ярославовичем Невским. И совсем никто, включая самого Хряща, не знал его подлинной фамилии.

Отца полугодовалого Саши убили в феврале 1940-го на Зимней войне с финнами. А мать погибла в октябре 1941-го: очередной немецкий авианалет застал их на Троицком мосту, добежать до бомбоубежища с ребенком на руках сил не хватило, и тогда она положила Сашеньку на тротуар и прикрыла его своим телом, больше

уже не поднявшись. Документов при ней не обнаружили, а фамилию свою Саша, по малолетству, выучить не успел. Вот в детдоме его и перекрестили в полного тезку великого князя – очень уж директрисе нравился фильм с Черкасовым в главной роли.

Профессиональные моряки, будучи людьми суеверными, убеждены, что несчастье постигнет тот корабль, которому сменили название. Истоки этого суеверия восходят еще ко временам написания «Книги Перемен», автор которой, полумифический китайский император Фу Си, учил осторожному отношению ко всему, что дано судьбой от рождения. Включая имя… Вот точно так оно с Сашей и произошло. Новое, ко многому обязывающее имя счастья ему не принесло. Напротив, всё в его жизни с того момента пошло наперекосяк да под откос. В эвакуации детдомовский старожил Невский постепенно превратился в волчонка и угодил в детскую колонию, из которой выпустился уже почти волком. И с тех пор, с каждой новой посадкой, все больше обрастал шерстью и острел клыками. Кстати, именно за индивидуальное пристрастие с волчьим упоением обгладывать сахарные косточки с хрящами Сашу еще в колонии прозвали Хрящом. И кого в подобном перерождении «из князи в самыя грязи» винить? Самого себя? Директрису детдома? Немецкого летчика? Финского снайпера? Или, быть может, товарища Сталина, не обеспечившего поголовного счастливого детства?