Андрей Константинов - По счетам [litres]

Дверь откатилась вбок, и в купешку возвратился ленинградский спаситель Барона. Он же – проводник Иван Савельевич.

– Уф-ф-ф… Теперь до Бологого можно и передохнуть чутка. Что, Ромео, не спится?

– Нет.

– Переживаешь?.. Понятно. Стакашек жахнешь?

– А есть?

– В эмпээсь – всё есь! – хмыкнул Савельич, доставая из служебного шкапчика початую бутылку. – В конце концов, раз уж ты мне за билет по тройному тарифу заплатил, я тебе должóн и сервис соответствующий предоставить.

Проводник освободил от подстаканника граненый стакан, протер полотенцем и плеснул в него на три четверти водки.

– Закусить надо?

– Нет, спасибо, – отказался Барон, выпивая залпом. – Благодарствую, отец. Даже не представляешь, как это было кстати.

– Так сильно любишь ее?

– Кого?

– Ну, не водку же. Девку свою.

– Да. Сильно.

– Тогда сам бог велел: как в столицу приедешь, жениху ейному – в рыло, а ее саму – в охапку, и дёру. – Савельич усмехнулся своим мыслям, подсел напротив. – Я Настю свою вот точно так же, в 1940-м, в соседней деревне из-под венца увел. Ох и наваляли мне потом дружки жениха! Месяц в больничке дохнул, думал – не встану уже. Но ничего, оклемался.

– И как? Хорошо жить стали?

– Хорошо. Только не долго… Меня в августе 41-го призвали, Настя как раз на сносях была, последние недельки дохаживала. А зимой 42-го немец их… всю деревню, кто остался, под корень… Так что я сынка своего, народившегося, не видал никогда. Даже на фотокарточках… – Савельич перевел взгляд на пустой стакан. – Еще будешь?

– Не откажусь.

– Тогда и я с тобой… Давай не чокаясь. За всех невинно убиенных и геройски павших.

– Принимается, отец.

Два фронтовика поднялись и молча выпили – каждый в первую очередь за свое, но следом и за общее, всенародное Горе.

В этот момент Барон невольно ощутил чувство вины перед Савельичем за то, что там, на Московском вокзале, принял его за типичного железнодорожного барыгу. А он мало того что оказался человеком с непростой судьбой, так еще и принадлежал к фронтовому братству, которое Барон исключительно уважал. Хотя, в силу своего воровского окраса, на людях чувство это тщательно скрывал. Лишь иногда, в очень редких случаях, приобнажал Юрка Барон свою душу перед чужими людьми. А своих в его жизни давно не водилось… Что же касается принятого Савельичем четвертного, согласитесь, то была более чем скромная плата за спасение от праведного гнева ленинградской милиции.

А ленинградская милиция, в лице полудюжины сотрудников районного отдела уголовного розыска, в настоящее время не столько гневалась, сколько изобретала способ прикрыть собственную задницу. И когда стрелки часов в кабинете Накефирыча перевалили одиннадцать, консенсус по предложенным начальником новым вводным был практически достигнут. Упираться рогом к этой минуте продолжал только один – инспектор Анденко.

– …Да какого черта?! Получается, мы Барона с места насиженного спугнули, из Ленинграда выкурили, и теперь – всё? Дальше пускай у других голова за его художества болит?

– А почему нет? – пожал плечами Ладугин. – Баба с возу – волки сыты.

– Так и работаем. По принципу, сперва ты меня повози, а потом я на тебе поезжу.

– Я отчасти согласен с Григорием, – вынужденно поддержал друга Захаров. – Это мы Барона упустили. И негоже нам на заднице ровно сидеть и делать вид, что ничего не случилось.

– ША! Хорош мне тут дискуссии устраивать! – жахнул кулаком по столу майор Грабко. – Повторяю, для особо непонятливых! Если завтра утром мы, в присутствии товарища комиссара, равно как и зампрокурора Кондратьева и представителя Большого дома…

– А что, еще и чекисты к посиделкам ожидаются?

– А ты как думал, Витя? Пальба в центре города!.. Итак, если завтра мы озвучим, как предлагает Анденко, истинную картину нашего грехопадения, то Кондратьева, в соответствии с фамилией, хватит Кондратий. Ибо… – Иван Никифорович начал загибать пальцы: – Подстрекательство к преступлению – раз; вынос вещдоков за пределы отдела и их использование ненадлежащим образом – два; привлечение агента к спецоперации с явной угрозой для жизни оного – три; утаивание информации о человеке, который находится в розыске по делу на контроле МВД, – четыре… Мне продолжать? Или достаточно?

– Вполне, – в унисон согласились Ершов с Волчанским.

– Да с нас за такие шалости не то что погоны – шкуру сдерут! Я уже молчу за партбилеты! – Иван Никифорович почти просительно посмотрел на Анденко: – Если себя не жалко, то хотя бы ребят и меня пожалей? У них – жены, дети. У меня – внуки и три года до пенсии… Ну, что молчишь?