Николай Чергинец - Последний герой

— А про тот повод ты забыл? — кивнув головой в сторону, напомнил о дорожной аварии Панкрат.

Он стоял перед Самойловым в полный рост, держал руки в карманах брюк и слегка покачивался, перекатываясь с носков на пятки.

— Из-за чего переживать? Мы к нему непричастны, — совершенно спокойно ответил Самойлов. — Водитель Костикова на мокрой трассе превысил скорость, не справился с управлением автомобиля и съехал в кювет, что привело к гибели его самого и пассажиров. Поверь, я смогу доказать это в любом суде, — самоуверенно заявил адвокат.

По лицу Панкрата расплылась ироничная гримаса.

— Ты уже взрослый мальчик, но еще совсем желторотый, Аркаша, — сказал он. — Ты хоть соображаешь, что гибель кандидата в губернаторы, пусть и в автомобильной катастрофе, это тебе не гибель какого-нибудь бизнесмена. Кому нужны твои суды? Никто не станет даже слушать твои складные разговоры. Ты видишь, какие у них интересы? — Панкрат ткнул пальцем в бумаги, лежавшие на столе перед Самойловым. — Да что мне тебе объяснять. В делах о больших бабках ты и сам дока. За свои бабки Осиновский купит лабуса, который приедет сюда и поочередно перещелкает всех, кто на него косо посмотрит. А нас с тобой тем паче. Смекаешь, к чему все катится? Так что знать бы то место, где соломку подстелить.

— Да, мы оставили кучу улик против себя, — задумался Самойлов. — Вычислить, что за тачки стояли всего в десятке метров от места аварии, а потом смылись, для опытного глаза не составит большого труда. И не надо строить никаких предположений. Так по-твоему?

— Скумекал наконец? То-то. Опрометчиво мы шлифанули кейс, опрометчиво.

— А ты не думаешь, что сегодня туда приедут обыкновенные простофили, составят протокол и доставят трупы куда следует? К завтрашнему утру, когда за дело возьмутся более-менее толковые ребята из прокуратуры, там побывает такое количество зевак, что наших следов не будет и в помине. Их сотрут с лица земли. Как будто их там никогда не существовало. Чем тебе не веский аргумент? — наслаждался своей догадливостью Самойлов.

— Когда начнется большая разборка, этого никто не примет во внимание. Каждый будет дрожать за свою собственную шкуру, — сказал Панкрат. — Поверь моему горькому опыту. Я знаю, что такое разборки.

Самойлов мельком взглянул на авторитета, в голосе которого, как ему показалось, сквозила обреченность.

— Никто не вспомнит добро, которое ты сделал в прошлом, — продолжал Панкрат с глубокомысленным видом. — Все изойдутся слюной в неутолимой жажде крови и будут орать торжествуя: «Акела промахнулся! Акела промахнулся!» Хотя сделал он это не по своей вине. Это была чистая подстава. Но это уже никого не будет интересовать… Я ведь с самого начала предупреждал тебя, Аркаша, что все эти политические игры наверху, — он укоризненно потряс рукой, направляя в потолок указательный палец, — могут обернуться для нас большой бедой. Это была четко спланированная подстава.

— Мне кажется, ты слишком близко к сердцу принимаешь гибель Костана, вот и все, — ответил Самойлов, хотя рассуждения Панкрата, больше похожие на исповедь, навели и на него определенную тревогу.

— Да-а, Костан, — многозначительно произнес Панкрат и начал взад и вперед прохаживаться по комнате. — Много дел мы с ним переделали. Могли бы сделать куда больше. Чего ему не хватало? Нет, потянулся в политику! Вот и доигрался.

Самойлову не нравилось сентиментальное настроение Панкрата.

— Нам нужно решить, как мы все-таки поступим, — сказал он Панкрату.

— Как поступим? А как нам следует поступить? Пойти с повинной? Так, мол, и так, не виноваты мы, он сам разбился? Нет, Аркаша, здесь этот вариант не пройдет.

— А что если нам обратиться… к Валдаю? — предложил Самойлов.

Панкрат рассеянно посмотрел на своего адвоката.

— Не плюй в колодец, из него придется напиться, — произнес он. — Что ж мы, русские, за дураки такие? Другие люди на чужих ошибках учатся, а мы все время исключительно на собственных. Вот видишь, Аркаша, мы тоже I о Валдае вспомнили. Только не тот это путь, не тот.

— Почему?

— Потому что он заканчивается в кювете, — объяснил Панкрат.

Он все больше и больше начинал пугать Самойлова. Тот привык видеть авторитета всегда решительным, всегда непримиримым. И вдруг полная апатия и склонность к бездействию. Самойлов отнес это на счет сильного впечатления, произведенного на Панкрата гибелью Костикова, и нервного напряжения, от которого он и сам немало пострадал.