Эд Макбейн - Мошенники

В квартире разговаривали очень мало. Они сидели на шикарном диване в отлично обставленной комнате. Девушка сбросила туфли и поджала ноги под себя, глухой же разлил коньяк в большие пузатые бокалы. Так они просидели некоторое время, держа их в руках. Девушка кокетливо поглядывала на него поверх своего бокала — взгляд этот она явно заимствовала у какой-нибудь кинозвезды. Глухой же изредка отпивал глоток-другой, отдавая должное жгучему напитку с отличным букетом. При этом он мысленно живописал себе, что именно будет проделывать с ней, и постепенно в груди его разливалось предвкушение удовольствия с некоторым налетом жестокости, но жестокости контролируемой — да, контроль здесь, в таких вещах, пожалуй, главное.

К полуночи девушка окончательно охмелела.

Она была уже полуголой и сама не знала, что происходит с ней, да и не склонна была раздумывать над этим — у нее было только тело, тело, которое сейчас целиком подчинялось ему; напитанное огромной жизненной энергией, оно уже как бы ей вовсе не принадлежало, и сильные руки несли ее по коридору в ближайшую из трех спален квартиры. Неожиданно для себя она обнаружила, что чулки с нее сняты, юбка высоко задрана, а под ней уже ничего нет, да и блузка расстегнута. Каким образом он умудрился снять с нее бюстгальтер, не снимая блузки? Она успела только глянуть на свою белую вздымающуюся грудь и вдруг совершенно отчетливо увидела его, склонившегося над нею. Робко и выжидающе глядя на него, она испытывала какой-то неведомый ей ранее страх, страх перед неизбежным полным подчинением, а потом сознание ее отключилось.

Был полный провал в памяти. Она ничего не знала, ничего не помнила. Ее уносило куда-то к ослепительно сияющему солнцу, не давая приблизиться к нему; сияние то было совсем рядом, то удалялось. Он не знал никаких запретов: каждой клеточкой своего тела она подчинялась его воле и вся принадлежала ему и только ему. Опьяненная, одурманенная, она уже не была собой, но и не стала кем-то другим. Она бездумно плыла по течению, подчиняясь до полного самоотречения, до самозабвения, отдаваясь одновременно любви, страсти и насилию, и не было в этом ни начала, ни конца. Эту ночь она запомнит и будет вспоминать с тоской и наслаждением, как, впрочем, и с чувством вины и стыда; как ночь, когда она отдала себя всю без остатка, без норм и границ совершенно чужому и незнакомому человеку, отдала с таким пылом, которого она никогда в себе не подозревала.

А в три часа ночи он сделал ей подарок. Он встал и пересек комнату (она была слишком усталой, чтобы следовать за ним хотя бы взглядом), а потом снова возник перед нею. Он раскрыл длинную объемистую коробку и вытащил из нее что-то тонкое и шелковистое, завернутое в папиросную бумагу.

— Надень.

Она подчинилась. Встав с постели, она натянула через голову коротенькую ночную рубашку черного цвета.

— А теперь — туфли, — приказал он.

Она снова подчинилась. Голова у нее шла кругом, и все равно ей хотелось как можно скорее снова оказаться в его руках. Коротенькая рубашка плотно облегала тело, едва доходя до бедер. Она почувствовала на себе его взгляд, сейчас он жадно смотрел на ее длинные ноги, изящные линии которых подчеркивали высоченные каблуки туфель.

— А теперь иди ко мне, — приказал он, и она с жадностью бросилась к нему.

Ну что ж, пятнадцатое число — это как раз середина месяца, а месяц, черт бы его побрал, складывался пока далеко не лучшим образом.

Если учесть все сложившиеся обстоятельства, даже не принимая во внимание мелкие каждодневные преступления, которые больше всего наводят тоску на персонал полицейского участка, апрель этот, несмотря на хорошую погоду, начинал походить на затянувшийся приступ мигрени. А уж если речь идет о головной боли, то больше всего голова болела у Мейера Мейера.

Так уж получилось, что Мейер стал официально заниматься расследованием “дела хохмача”. А то, что это выливалось в самое настоящее дело, уже ни у кого не вызывало сомнений. То, что началось с Дэйвида Раскина — серия телефонных звонков с угрозами и разных глупых проделок — стало принимать масштабы настоящей эпидемии. Сначала понемногу, но потом лавинообразно на участок обрушилась масса аналогичных жалоб, а вскоре уже был составлен длиннющий список владельцев магазинов или ресторанов, которые как один жаловались на звонки с угрозами, а также на то, что вокруг них творится просто какая-то чертовщина, очень похожая на травлю. Список этот дошел до двадцати двух адресов. Многие и в самом деле были по-настоящему перепуганы, другие просто раздражены тем, что все эти проделки мешают им спокойно работать. Мейер, принимая телефонные звонки, все больше склонялся к мысли, что все это — дело рук одного человека или нескольких сообщников, которые и должны нести ответственность за все эти “хохмы”. Во всяком случае, во всех этих проделках чувствовалась одна рука.