Сергей Иванов - Смерть двойника

Сейчас пистолет в руке помогал ему не бояться… пустоты этой чужой квартиры, не бояться самого себя.

Комнат в квартире было две. Медленно Огарев прошел в одну из них. И понял, что ему нужна не она. В той должна стоять тахта, зеркальный шкаф. А эта была, видимо, столовой и кабинетом. Значит, надо идти дальше, вон в ту приоткрытую дверь… Он не мог тронуться с места! Это ведь был кабинет поэта! На раскрытом бюро стояла пишущая машинка, в которой торчал лист бумаги.

Невольно Огарев вспомнил, как очень давно когда-то, в совершенно мальчишеском возрасте, ходил с приятелем к теперь уж давно покойному поэту Герману Валикову. Поэт жил за городом, в каком-то задрипанном поселочке, куда они нудно ехали на электричке… Хотя, наверное, впечатление задрипанности появилось у юного Огарева из-за того, что дело происходило в мартовскую ростепель.

Они вошли на веранду с мутными, запотевшими стеклами. После загородного воздуха Огарева особенно сильно ударил запах, а вернее, смрад, который исходил от сковороды, на которой лежали крупные куски рыбы и шипело постное масло.

— Здравствуйте, Герман Александрович! — сказал приятель Огарева человеку, стоящему над сковородой.

И Огарев с ужасом понял, что это и есть… поэт! По счастью, он не убежал, ничего не крикнул от обиды и отчаяния. Он сумел вынести пытку. И когда рыба была пожарена, когда они прошли в комнату, поэт, наконец, соизволил стать поэтом… В тот день и в тот вечер Сева Огарев, наверное, и понял, что будет служить поэзии.

И вот второй раз в жизни он оказался в жилище профессионала. Огарев, конечно, заранее не любил этот дом. И не хотел рассматривать его. А все же не мог отказаться от соблазна подойти к бюро взглянуть, что же там на листке, вправленном в машинку.

«Родная сторона, — прочитал Огарев. — Песня». Это слово стояло внизу, в скобках… Оно злобно рассмешило Огарева. Как-то дико заранее знать, что пишешь не просто стихотворение, а именно песню.

Далее шли «куплеты». Огарев пошарил взглядом вокруг машинки, но нигде не было черновика. Поэт Суриков писал стихи и песни прямо на машинке.

«Когда идешь родною стороной…» Здесь слово «родною» было переправлено на «родимой» — видимо, для утепления текста.

«Когда идешь родимой стороной

И в облаках курлычут, пролетая…»

Могу спорить, подумал Огарев, что в четвертой строке будет рифма «стая»… Так оно и вышло! Огареву захотелось немедленно, на этом же листе, отстукать пародию на позорного графомана. А клавиши можно потом протереть, чтобы отпечатков не осталось…

Но в этом мире мало что изменилось с тех пор, как Всеволод Огарев перестал считать себя поэтом, — стихи оказалось сочинять все так же трудно, как и прежде. Даже если это была всего лишь пародия!

«С ума спятил, — сердито подумал Огарев, — надо искать вещь, а он вместо этого… рифмы ищет!»

И решительно вошел во вторую комнату. По словам Надежды, Суриков спрятал кулон где-то здесь. Два или три раза, пока Надежда была в столовой-кабинете, Суриков уходил в спальню и приносил кулон… При этом он ящиками не стучал и шкафом не скрипел… Огарев приоткрыл дверцу шкафа — действительно она протяжно так, по-старинному запела… И потом ни к селу, ни к городу подумал: видать, порядком сюда походила!

Спокойно!

Он посмотрел на часы. Сейчас двадцать пять третьего. Времени у него до пяти… Найду!

И принялся — сперва заботясь, чтоб не оставлять отпечатки, чтоб вообще сохранить все как лежало. Но примерно через час комната была обыскана с головы до ног, а кулон не появился. Огарев к черту забыл об осторожности и аккуратности. Всюду теперь оставались следы его работы. Словно он мстил этой пошлой квартире за то, что… Нет, не буду я этого думать! И снова начинал искать там, где уже искал дважды или трижды — а что, собственно, еще оставалось делать?

Погоди! А может, действительно что-то еще остается?.. Более умное, чем просто работать собакой-ищейкой? Ну давай, прикинь, куда мог запрятать маленькую дорогую вещицу этот пошляк?

Причем, чтоб ее в любой момент можно было достать!

«Пошляк» — тут дело не в оскорблениях. Пошлость — это способ мышления… Невольно Огарев опустился на тахту. И тотчас вскочил, вспомнив о Надежде!

И тотчас увидел — вот оно, то самое место. Ведь что такое пошлость прежде всего? Это безвкусица, смешение стилей — благородного и низкого, французского с нижегородским, святости и воровства… Догадался теперь?!

Абсолютно уверенный в победе, Огарев снял со стены икону Николая Угодника. Под нею на том же гвоздике висел кулон! Несколько секунд Огарев рассматривал его. Кулон оказался неожиданно красив, несмотря на столь плачевную свою судьбу: один Надеждин мужик купил его за ворованные деньги, другой его чисто по-сутенерски присвоил, третий украл, забравшись в чужую квартиру.