Андрей Воронин - Спецназовец. За безупречную службу

Не мудрствуя лукаво, рейдеры заперли его в архиве спецчасти. Окно здесь было забрано крепкой решеткой из толстых стальных прутьев, концы которой были надежно вмурованы в кирпичную кладку, да вдобавок еще и заколочено гвоздями. Открывалась только форточка, в которую могла бы протиснуться разве что кошка, да и то не слишком раскормленная. О несокрушимой стальной двери не стоило даже вспоминать: выломать ее без применения взрывчатки не сумели бы даже спасатели МЧС со всеми своими механическими и гидравлическими приспособлениями.

В двери имелся глазок, который рейдеры чем-то залепили снаружи. Михаил Васильевич не видел в этой мере предосторожности никакого смысла: сбежать через глазок не сумела бы даже вышеупомянутая кошка, а увидеть через него он мог только пустой коридор да, в самом лучшем случае, обтянутую черным комбинезоном спину охранника.

Еще на внутренней стороне двери имелся прочный засов. При желании Горчаков мог тут запереться, слегка осложнив рейдерам жизнь. Но, во-первых, именно слегка, а во-вторых, не надо обольщаться: этим он сделал бы хуже вовсе не рейдерам, а себе. В архиве не было даже водопроводного крана, не говоря уже о запасах продовольствия, да и о запертых где-то здесь же, на заводе, жене и дочери забывать не следовало: за любую не предусмотренную сценарием выходку Михаила Васильевича первыми понесут наказание именно они.

Он снова поскреб ногтями колючую щеку, гадая, не почудился ли ему только что услышанный звук. Если почудился, дело плохо; а впрочем, что ему терять? При любом, даже самом удачном из возможных раскладов шансы уцелеть минимальны. Уверить в этом себя трудно, почти невозможно: организм во что бы то ни стало хочет жить и вопреки всем доводам разума уверен, что спасительная лазейка найдется всегда, что в шаге от смерти случится долгожданное чудо, и все опять станет хорошо. Убийцы скажут, что они пошутили, сжалятся, вняв слезным мольбам жертвы, согласятся взять выкуп или просто промахнутся. Или в здание вдруг ворвется группа захвата, положит рейдеров носами в пол, набросит на плечи освобожденным заложникам шерстяные солдатские одеяла и выведет их, измученных, но невредимых, навстречу сполохам проблесковых маячков и вспышкам фотокамер набежавших неведомо откуда столичных журналистов…

Да, подумал он, хорошо надеяться на дядю. Спасайте меня, жалейте меня, поите сладким горячим чаем — я, мать вашу, пострадавший! Оказывайте первую медицинскую помощь, поправляйте подушку, зовите психолога — короче, выполняйте свои служебные обязанности. А мне отдохнуть надо, меня сутки в заложниках держали, не забыли?

Да только не будет ни группы захвата, ни журналистов, ни шерстяных одеял с горячим чаем — ничего. Или будет, но посмертно. Выпутываться придется самому, а дело-то, как ни крути, непривычное. Новое дело, и притом непростое, а главное, директор завода Горчаков разбирается в нем примерно так же, как в шумерской письменности — иначе говоря, вообще не разбирается.

Но другого выхода не существовало, и он решил действовать, как решил. О ядерном паритете и прочих высоких материях Михаил Васильевич Горчаков сейчас не думал: он думал о своей семье. Несмотря на все свои заверения, он, конечно же, прекрасно знал, что такое проект «Борисфен», и, более того, догадывался, куда хитрый Бурундук мог засунуть папку. И, хорошо понимая умом, что, заполучив папку, рейдеры почти наверняка расправятся и с ним, и с его близкими, он бы, наверное, рассказал им о втором с краю окошке в коридоре второго этажа административного корпуса: ну а вдруг случится чудо, и их все-таки отпустят?

Но он молчал до сих пор, потому что минувшей ночью здесь, в архиве, у него возникли кое-какие обстоятельства и соображения. Об обстоятельствах он старался не думать — тут от него ничего не зависело, да и вообще все это здорово смахивало на сон, — а соображения были следующие. Отдать папку придется все равно: если Марину снова начнут пытать, он этого просто не выдержит. И, отдаст он папку или нет, их всех, скорее всего, все равно убьют. Как выразился командир рейдеров, ключевым словосочетанием тут было «все равно». А раз так, то какая разница, скажет он про тайник сейчас или через несколько часов? Если есть хотя бы мизерный шанс на спасение, им надо воспользоваться. И подавно грех не использовать возможность поквитаться с рейдерами после своей более чем вероятной гибели. То-то они повеселятся, когда, получив свою драгоценную папку и расстреляв заложников, обнаружат, что остались ни с чем!