Андрей Воронин - Слепой. Смерть в подземке

Без помех покинув здание, он принял протянутый спутником зонт. Пока он отсутствовал, дождь ослабел до редкой, едва заметной мороси, и до белого «форда» описываемые граждане дошли с непокрытыми головами. К тому моменту, когда «форд», волоча по мокрому асфальту хвост белесого пара, повернул за угол, начальник райотдела уже добрался до комнаты оперуполномоченных и, толкнув дверь, переступил порог — тоже, разумеется, без стука.

— Сидите, — сказал он вскочившим при появлении начальства оперативникам. — Кто тут у вас?

— Некто Молчанов, — сказал тот, что вел протокол. — Который нынче киллера подстрелил. Такая сволочь! Извините, товарищ полковник, просто…

— У вас, как я погляжу, все просто, — сердито буркнул полковник и, обойдя с подчеркнутым любопытством наблюдающего за ним Глеба, взял со стола и бегло просмотрел протокол. — Бред сивой кобылы, — объявил он, аккуратно разрывая протокол пополам, потом снова пополам и роняя обрывки на стол. — Вы б еще мою тещу по этому делу привлекли, сделали подарок любимому начальнику… Ежу понятно, что это не он!

— Гм, — с сомнением и обидой сказал кто-то.

— Не «гм», а отпустить, — сурово приказал полковник. — С извинениями? — спросил он, обращаясь к Глебу.

— Обойдусь, — вставая со стула, отказался от предложенной возможности насладиться чужим унижением Сиверов. — До взаимного рукоприкладства дело не дошло, а все остальное — пыль, труха, мелкий словесный мусор, на который не стоит обращать внимания. Я же понимаю: работа!

Одинаково непринужденно обходя мебель и хозяев кабинета, он направился к выходу и остановился на пороге.

— Вещички мои, как я понимаю, у дежурного, — сказал он полувопросительно. — Учтите, мое предложение о сотрудничестве остается в силе: я — вам, вы — соответственно…

— Может, прямо сейчас и начнем? — предложил чернявый крепыш. — Поделись профессиональным секретом! Это я про наручники, — на всякий случай пояснил он.

Под сердитым и недоумевающим взглядом полковника Глеб продемонстрировал крепышу пустую ладонь, сжал ее в кулак, сделал сложное волнообразное движение пальцами, как фокусник, собирающийся извлечь из воздуха монетку, а потом снова разжал пальцы, показав присутствующим лежащий на ладони стандартный трубчатый ключ от наручников.

— Предусмотрительность — лучшая гарантия свободы, — объявил он и вышел, чувствуя себя старым клоуном, только что отработавшим новогодний детский утренник: и глупо, и скучно, и муторно, а деваться некуда — работа!

— Я слышал, у тебя неприятности, — сказал Ефим Моисеевич Штейнбок.

Сказано это было вскользь, вполне светским тоном, что, впрочем, никоим образом не меняло грозного смысла сделанного замечания. Скроив кислую мину и про себя порадовавшись тому, что собеседник не может видеть его лица, Николай Николаевич ответил:

— Не то чтобы неприятности, а так… Даже не знаю, что сказать. Раздули, понимаешь, из мухи слона — вон даже из Америки видать! А ты молодец, следишь за новостями.

— Всегда интересно знать, что делается на родине, — признался Штейнбок.

— В гости наведаться не планируешь? — поинтересовался Ник-Ник, подумав про себя: «Да не дай бог!»

— И рад бы в рай, да грехи не пускают, — вздохнул собеседник. В его исполнении старая поговорка прозвучала как: «И гад бы в гай». Старина Фима был, что называется, без комплексов и никогда не говорил «селедка», если надо было сказать «рыба». — Уже который год собираюсь, да все никак не выходит. А было бы неплохо взглянуть…

— Да, — сказал Ник-Ник, — посмотрел бы, во что превратилась Москва за эти годы. Это, брат, словами не передашь, это видеть надо!

— Да нет, — возразил Штейнбок, — не на Москву взглянуть, а на твоего чемпиона — так сказать, во плоти.

Попытка увести разговор подальше от скользкой темы провалилась. Этого следовало ожидать: Фиму во все времена было очень нелегко сбить с толку.

— В Интернете написали, что твой питомец куда-то пропал, — продолжал он.

«Чтоб он лопнул, твой Интернет, — подумал Безродный, — и ты с ним заодно». Он посмотрел на Молчанова. Тот был небрит и распространял мощный запах перегара; если до исчезновения Марата он еще как-то держал себя в руках, то теперь застать его трезвым было тяжело, если вообще возможно. Он сидел в обитом светлой натуральной кожей кресле, выделяясь на фоне продуманного до мельчайших деталей интерьера грязноватым пятном, и, казалось, дремал с открытыми глазами — а может, и с закрытыми, сквозь темные очки разглядеть, как оно там есть на самом деле, было затруднительно. На столе перед ним остывала недопитая чашка черного кофе, в пепельнице дымилась, отравляя воздух, крепкая сигарета. Ник-Ник брезгливо поморщился и отвел от него взгляд.