Андрей Воронин - Слепой. Я не сдамся без боя!

— Да в том-то и беда, что видели ее многие, но никто не знает, куда она подевалась! — Фархад досадливо пристукнул кулаком по столу, заставив звякнуть стоящую на нем грязную посуду. — К ней пристали скинхеды, заставляли снять хиджаб, хотели, наверное, избить, а может, и убить. Потом появился какой-то человек, разбросал их, как слепых котят, двоих покалечил, остальных просто хорошенько отколотил, посадил ее в машину и уехал. Кто-то вызвал милицию, но к тому времени, как они приехали, все уже разбежались. Допросили ту бабу, которая позвонила ментам, она рассказала, как было дело, но что толку? Машину она запомнила — темно-синяя «БМВ», новая, большая, — но номер не разглядела — было далеко. Других свидетелей нет, да и кто их искал? Никого не убили, скинхеды не заявят на того, кто их избил, а постараются найти его сами, так что…

Он оборвал себя и безнадежно махнул рукой, явно не зная, как закончить фразу. Макшарип Сагдиев подумал, что, возможно, даже среди неверных встречаются приличные люди, способные заступиться за оказавшуюся в беде женщину, но усомнился в собственном предположении: все, что он знал о москвичах до сего дня, в корне этому предположению противоречило.

— Наверное, это был сутенер, — высказал он вслух пришедшую в голову мысль. — Увидел нездешнюю девушку — молодую, красивую, одну, без старших, — и решил воспользоваться случаем. Он ей помог, она ему благодарна, куда идти, не знает, денег нет, документов нет — очень удобно, слушай!

При этом Макшарип подумал, что помощь, оказанная Залине Джабраиловой им самим, в этом случае выглядит не таким уж большим благодеянием. А с другой стороны, говорить, что смерть лучше позора, легко тем, кто сам никогда не стоял перед таким выбором. Макшарип Сагдиев пожил на свете и немало повидал; когда-то ему казалось, что его поступки угодны всемогущему Аллаху, а его труды и жертвы со временем окупятся сторицей. Потом главным в его жизни стала месть, а потом он и вовсе перестал понимать, что и зачем делает. Но к тому времени было уже поздно: оружие словно прикипело к рукам, прошлое не отпускало. Даже амнистия, по которой он был отпущен на волю как добровольно сдавшийся властям в ходе так называемой контртеррористической операции, дала ему всего полгода относительно спокойной жизни. По истечении этого срока к нему в дом под покровом ночной темноты явились вооруженные бородачи, среди которых он без удивления, но и без радости узнал парочку знакомых лиц, и уже через две недели Макшарип Сагдиев был объявлен в федеральный розыск как закоренелый террорист. Он и был террористом — неплохим подрывником, отличным стрелком, опытным бойцом, поднаторевшим в тактике партизанской войны. Он воевал, потому что больше ничего не умел и даже при всем желании уже не смог бы найти для себя иного заработка, и уходил в бой, как другие уходят на скучную, тяжелую, нелюбимую работу, которую не могут бросить, скованные по рукам и ногам массой обязательств. Он выполнял свою работу, как умел, не лучше и не хуже, но давно перестал воспринимать ее как подвиг, а проливаемую обеими враждующими сторонами кровь — как жертву, которая угодна всевышнему. Если бы всемогущий хотел, чтобы женщины взрывались в метро и на рынках, он даровал бы им не чрево, способное вынашивать детей, и грудь, чтобы их выкармливать, а заряд взрывчатки, равный по весу готовому покинуть материнскую утробу плоду. Мужчина рождается воином; сводить счеты с врагом — его предназначение и долг, смерть в бою — величайшая честь для него. Но кто придет на смену погибшим, если подлые трусы наподобие уважаемого Махмуда станут одну за другой посылать на смерть женщин?

Говорят, Махмуд Тагиев — правая рука Саламбека Юнусова, а Саламбек Юнусов — правая рука самого Хаттаба, мир праху его. Возможно, все это именно так и есть, хотя Макшарип Сагдиев никогда прежде не слышал ни о каком Саламбеке Юнусове. Но пусть его, Макшарип о многом не слышал и многого не знает. Одно он знает наверняка: какими бы большими и важными людьми ни считались уважаемый Саламбек и уважаемый Махмуд, родить хотя бы одного, пусть самого хилого и уродливого ребенка не способен ни тот, ни другой. Этого им не дано, а раз так, пусть ведут себя, как подобает мужчинам, и воюют сами, не прячась за спины семнадцатилетних девушек…

— Ай, какой ты умный, слушай! — ядовито воскликнул Фархад. — Сутенер, да? И что, по-твоему, мы теперь должны делать? Ездить по городу и разглядывать проституток? Звонить по объявлениям, заказывать на дом молоденьких брюнеток и искать среди них нашу?