Андрей Воронин - Слепой. Я не сдамся без боя!

Макшарип Сагдиев сидел в сторонке, облокотившись о подоконник, и дымил самокруткой. Вид у него при этом был даже более отрешенный, чем обычно, и это объяснялось не только воздействием «афганки». Дагестанец сделал все, что мог; больше от него ничто не зависело, оставалось лишь терпеливо ждать развязки. Дешевый электронный будильник китайского производства, засунутый в щель между мешками с гексогеном в кузове грузовика, беззвучно отсчитывал время; пакет с логотипом известного супермаркета, заново нагруженный продуктами, стоял, прислоненный к стене в прихожей, и только Макшарип, один на всем белом свете, знал, что эта штука лишь немногим опаснее обычного пакета с едой. Извлеченная из мобильного телефона, который должен был сыграть роль дистанционного взрывателя, аккумуляторная батарея лежала на дне мусорной урны на полпути между этой квартирой и гаражом Бек-Мурата. Неторопливые речи убитого чернокожими наемниками муллы эхом отдавались в ушах; они сливались в смутный, неразборчивый гул, но в этом гуле Макшарипу чудилось одобрение и даже, быть может, обещание прощения.

Задав Залине несколько контрольных вопросов, односложные ответы на которые его, казалось, полностью удовлетворили, Фархад закончил ненужный, затеянный только затем, чтобы лишний раз насладиться сознанием собственной значимости, в меру бестолковый инструктаж и торжественно провозгласил:

— Пора.

Они вышли в прихожую; там зашуршал пакет, щелкнул отпираемый замок, негромко стукнула, закрывшись, дверь. Макшарип загасил в переполненной пепельнице окурок, повернул голову и стал смотреть в забрызганное дождем окно. Пальцы его при этом делали привычную работу, на ощупь сворачивая новую самокрутку. Сейчас, в свете хмурого, дождливого утра вчерашние мысли о возможной женитьбе казались сродни бреду. Вряд ли ему удастся потом разыскать Залину; вряд ли она и ее родственники поверят его объяснениям и дадут согласие на брак. Да и стоило ли ее спасать только затем, чтобы обречь на незавидную долю вдовы при живом муже, который то ли скрывается от федералов в горах, то ли уже сидит за решеткой, то ли и вовсе убит в ходе одной из многочисленных спецопераций, о жертвах которых в средствах массовой информации не сообщают ничего, кроме их количества?

Он увидел, как сопровождаемая Асланбеком Залина переходит улицу, направляясь к припаркованному на противоположной стороне автомобилю. Асланбек одной рукой держал над ней раскрытый зонт, а в другой нес пакет — нес осторожно, словно полную чашу, которую ни в коем случае нельзя расплескать. Так, если верить словам покойного Хаттаба, раньше обращались с жидким нитроглицерином на фабриках, где производили динамит. Рабочему, который тащил емкость с этой дрянью, достаточно было споткнуться, чтобы вся фабрика взлетела на воздух; именно такой вид — человека, который в любое мгновение может взлететь на воздух и прекрасно об этом знает, — был сейчас у глупого Асланбека.

Залина села в машину, Асланбек просунул вслед за ней пакет, сложил зонт и уселся за руль. Мотор завелся, выплюнув из выхлопной трубы облачко белесого дыма, «дворники» заходили взад-вперед, смахивая с ветрового стекла дождевую воду, и пожилая белая «девятка», моргнув на прощанье оранжевым указателем поворота, скрылась за углом.

Фархад, сопя и чавкая, ел что-то прямо из холодильника. Он торопился: скоро за ним должен был заехать тот неверный, помощник депутата. Татарин был уверен, что очень умно все обстряпал; заклеивая языком самокрутку, Макшарип с мрачным удовлетворением подумал, что видит эту свинью последний раз в жизни. Было уже начало одиннадцатого, татарину оставалось жить чуть больше полутора часов. Он умрет, не успев ничего понять или хотя бы почувствовать, даже не заметив собственной смерти. Зато окружающие в радиусе нескольких километров эту смерть и заметят, и очень хорошо запомнят, потому что она будет по-настоящему громкой…

Мимо, двигаясь в том же направлении, что и «девятка» Асланбека, проехал новенький серебристый «форд-фокус». Затем из-за угла показался похожий на управляемый реактивный снаряд спортивный мотоцикл. Мотоциклист в черном шлеме и кожаной куртке сидел, припав к самому рулю, как будто тщетно пытаясь спрятаться от дождя за крошечным ветровым стеклом, вода извилистыми струйками текла по темному забралу и по плечам кожанки, включенная фара мрачновато поблескивала сквозь ненастную полумглу. Остановившись напротив дома, мотоциклист оперся ногой о бордюр, поднял лицевой щиток шлема и, повернув голову, посмотрел прямо на окно, возле которого сидел Макшарип.