Андрей Воронин - Русский брат. Земляк

Москва жила как государство в государстве. Здесь отмывались огромные деньги, делились сферы влияния, раз в неделю выплескивался громкий компромат. Об остальной стране не было времени вспоминать.

Очень скоро Белозерский столкнулся с тем, о чем предупреждал Саундгрейв — резко отрицательным отношением к масонству патриотически настроенных людей. Они обязательно вспоминали пресловутые «Протоколы Сионских Мудрецов», либералов от Милюкова до Керенского, точивших дуб самодержавия.

Ходили две устойчивые версии. Первая: масонство контролируют евреи. Вторая: Орден — это союз педерастов, намеренных к двухтысячному году установить на планете голубую диктатуру — после красной и коричневой.

Патриоты предпочитали маршировать с иконами и хоругвями, в портупеях и черных рубашках, издавать листки, призывая святую Русь к топору. Выродившееся дворянство проводило время в склоках о наследнике престола.

Все это стало одним из элементов московской политической тусовки, безобидной декорацией, которая устраивала всех и не мешала естественному ходу событий. Белозерский понял: единомышленники появятся в последнюю очередь. По большому счету они пока и не слишком нужны.

Первый вопрос на повестке дня — финансы. Белозерский слишком оптимистично заявил Саундгрейву, что в России достаточно капиталов и стартовые деньги найдутся. Капиталы вкладывались в европейскую недвижимость, швейцарские банки, нефть, газ и алюминий. Все остальное считалось недостойным внимания и было отдано на откуп мелкоте. Тот романтический период, когда большие деньги вкладывались в политику, остался позади. Раскошеливались только к президентским выборам.

Белозерский понял: надо предложить нечто ощутимое, нужное конкретному человеку. Чтобы получить возможность работать на большие цели, надо срастить их с чьими-то выгодами, прибылями.

Удобный случай представился на открытии выставки Шульгина, модного художника, который эмигрировал на Запад в самом начале семидесятых и давно уже вел жизнь «гражданина мира», не задерживаясь подолгу ни в одной стране. Его картины украшали частные коллекции и знаменитые музеи современного искусства Европы и Америки.

В свое время, когда художник появился в Англии желторотым советским птенцом, не знающим цены ни себе, ни всему вокруг, Белозерский принял участие в его судьбе. Манера живописи Шульгина была глубоко чужда этому аристократу до мозга костей, ценителю Рембрандта и Веласкеса. Но он не мог не помочь растерянному, взлохмаченному, постоянно нетрезвому человеку.

Теперь Шульгина было трудно узнать: он облысел, отпустил брюшко, снисходительно раздавал автографы. Настоящий мэтр. Цепким глазом он сразу выхватил из мельтешения завсегдатаев всевозможных открытий и презентаций бледное, удлиненное, с синими глазами и твердой линией рта лицо Белозерского.

— И вы здесь? Какими судьбами?

— Я окончательно перебрался в Россию.

— Неужели? Смелый человек. Погодите, я познакомлю вас с замечательным человеком.

Художник передал некрасивой женщине в очках охапку цветов, составленную из нескольких букетов и, взяв Белозерского под руку, провел его в небольшую комнатку. За легким столиком с пепельницей и кофейными чашечками невероятно толстый человек в пошитом на заказ костюме внимательно просматривал отлично изданный каталог выставки. В углу находился молодой человек с квадратной челюстью — очевидно телохранитель.

— Анатолий Андреевич, позволь представить тебе того самого Белозерского. Человек сделал решительный шаг — вернулся в Россию. Господин Четверухин, президент «Инвестбанка». Великий знаток и щедрый человек.

— Я слышал вы преуспевали в Лондоне в качестве адвоката, — сказал Четверухин, когда Шульгин убежал к поклонникам и светской публике.

— Клиенты не жаловались.

— У нас, конечно, адвокаты не в таком почете. Мало что решается на судебном заседании.

Поговорили об английских садах, об аукционах «Сотби» и «Кристи».

— Надеюсь, вы будете на сегодняшнем банкете?

— Я совершенно случайно забрел на выставку.

— Все ясно. Держите пригласительный. Народу будет немного, человек двадцать пять.

Для банкета выбрали китайский ресторан, украшенный иероглифами на стенах и сухими стеблями бамбука. Подавали свинину с кислым соусом, ароматические яйца и прочие деликатесы. Публика была пестрой. Известный шоумен, без которого не обходилось ни одно застолье пил женьшеневую водку и отпускал похабные шуточки. Жена художника близоруко щурилась и пыталась играть роль хозяйки. Директор выставочного зала усиленно двигал бровями и безуспешно пытался завести с Шульгиным деловой разговор. Альтшуллер, хозяин Сочинского кинофестиваля — тогда еще он был жив и здоров — лучился оптимизмом и громогласно предрекал отечественному кинематографу блестящее будущее. Вежливо улыбался и кивал атташе по культуре японского посольства. Молодой человек с бриллиантовой сережкой в ухе курил с отсутствующим видом.