Андрей Воронин - Слепой. Антикварное золото

Слово «чисто» на фоне стоявшего здесь отвратительного зловония прозвучало совершенно неуместно.

— Надо валить отсюда, — напряженно произнес Злой.

— А позвонить? — как и ожидалось, возразил Медведь. — Витальевич же ясно сказал…

— Я знаю, что он сказал, — перебил Злой, отметив про себя, что Медведю не стоило называть отчество Солоницына при диггере. — Позвонить — дело нехитрое, это всегда успеется. Кончай бакланить, Косолапый. Делай, что тебе говорят, и все будет в ажуре.

— Так, может, я пойду, мужики? — с робкой надеждой подал голос Рыжий.

— Пойдешь? — переспросил Медведь таким тоном, словно сомневался в способности диггера самостоятельно передвигаться на своих двоих. — И далеко ты собрался?

— Я же все сделал, — упавшим голосом произнес Рыжий. — Я же вас вывел. Вы же обещали…

— Мой друг просто опасается, что ты прямо отсюда побежишь в ментовку, — объяснил Злой. — Но ты же ведь этого не сделаешь, правда? Ты ведь теперь наш сообщник, можно сказать, партнер, верно?

— Ну… да, — с сомнением подтвердил Рыжий.

— Не «ну да», а да, — поправил Злой. — Раз ты нам помог сделать дело, значит, ты — наш подельник. А подельнику полагаются две вещи: от закона — срок, а от корешей — доля. Медведь, выдай пацану его долю.

— Угу, — промычал Медведь и неожиданно выстрелил Рыжему в лицо из своего «кольта».

Диггера отбросило к стене колодца, он ударился о нее плечами и затылком, отскочил и ничком рухнул в воду.

— Ты что, чудило, охренел? — спросил Злой. — Ты что сделал, бычара?

— А что? — деловито меняя в «кольте» обойму, удивился Медведь. — Какая еще ему доля, этому стукачу?

Злой открыл рот, но тут же снова его закрыл, раздумав спорить. Он действительно собирался отпустить рыжего недотепу, сунув ему в качестве гонорара какую-нибудь цацку поскромнее. Лиц их Рыжий не видел из-за респираторов и инфракрасных очков, а значит, не мог причинить им серьезного вреда, даже если бы действительно помчался в ментовку прямо отсюда. Но что сделано, то сделано и, как говорят ирландцы, не может быть переделано. И потом, в конечном счете Медведь был прав, поступив по-своему. Он рассуждал точно так же, как Гронский: мертвые не кусаются. А спорить с этим было трудно, да и незачем, тем более что споры только отнимают время и никакая истина в них не рождается.

Злой поправил перекрещенные на груди ремни сумки и милицейского автомата, ухватился за ненадежные скобы и начал решительно карабкаться наверх. Ему было не по себе, потому что Рыжему он поверил все-таки не до конца и знать не знал, что в действительности поджидает его наверху. А вдруг, как только он высунет голову из люка, ему ее отстрелят к чертовой матери? Инстинкт самосохранения настойчиво предлагал уступить эту сомнительную честь Медведю.

Злой осторожно высунул голову из люка и огляделся. Прямо перед собой он увидел неглубокую, ощетиненную проросшей сквозь замасленный щебень травой ложбину, по дну которой в три или четыре колеи тянулись поблескивающие при свете далеких фонарей рельсы. По рельсам, гудя, как навозный жук, и лязгая железом, полз состав железнодорожных цистерн. За спиной обнаружилась глухая кирпичная стена, сверху донизу расписанная граффити. Под стеной росла сорная трава. Справа виднелся перекинутый через железную дорогу путепровод на массивных гранитных быках, с гранитными парапетами и литыми чугунными решетками, на которых было полно гербов, звезд, колосьев и прочей совковой атрибутики. Путепровод был освещен мощными розоватыми лампами повышенной интенсивности, по нему в оба конца торопливо сновали машины, а за мостом в мутном от рассеянного электрического света ночном небе горели ровные прямоугольники окон какой-то многоэтажки.

Злой удовлетворенно кивнул, углядев знакомые приметы. Это было то самое место, на которое их обещал вывести Рыжий, и здесь их действительно никто не поджидал. Придя к такому выводу, он нащупал на поясе фонарь, дважды мигнул им оставшемуся внизу Медведю, перебросил через край колодца тяжелую сумку с золотом и перевалился следом.

— Гляди, капитан, я водяного поймал, — сказал дюжий сержант ППС какому-то худому и сутулому типу в штатском, что отирался около стоявшей с распахнутыми дверцами милицейской «Волги».

Капитан недовольно потянул длинным носом.

— Это не водяной, — сказал он, брезгливо морщась, — это какой-то дерьмовый.

Нос у капитана был примечательный — длинный, тонкий, хрящеватый и какой-то извилистый. Он был словно нарочно создан для того, чтобы его ломали, укладывая точно нацеленными ударами то на правую щеку, то на левую. Глеб Сиверов сделал бы это с огромным удовольствием, но ему мешали как минимум две вещи — скованные за спиной руки и упирающийся в позвоночник между лопатками твердый автоматный ствол.