Андрей Воронин - Слепой. Антикварное золото

Солоницын коротко, по-военному, кивнул головой.

— За что?! — возмутился Медведь.

— Я не сказал «уволить», — терпеливо ответил ему Гронский. — За ваши выдающиеся заслуги уволить вас полагается исключительно ногами вперед, но это пока не к спеху. Я сказал «освободи от обязанностей по охране». Потому что теперь у вас будут другие обязанности, и времени на то, чтобы торчать в вестибюле и строить глазки кассиршам, просто не останется.

Он пренебрежительно отвернулся от Медведя и сосредоточил свое внимание на Злом.

— Ты, — сказал Александр Антонович, — слушай меня внимательно. Судя по всему, из вас двоих только у тебя имеются пускай дерьмовые, но все-таки мозги.

Приободренный этим заявлением Большого Босса, Злой неопределенно повел плечом, выражая скромное согласие. Эпитет, которым Гронский охарактеризовал его умственные способности, он благоразумно пропустил мимо ушей.

— Поэтому, — продолжал банкир, — слушай и запоминай. Повторять я не стану, а если вы опять все испортите, велю пришить обоих без разговоров.

Он наконец выпустил из ладони ключи, аккуратно отложив их в сторонку, вырвал листок из настольного блокнота для заметок и что-то быстро написал на нем дорогой паркеровской ручкой с золотым пером.

— Вот адрес, — сказал он, подвигая бумажку на другой край стола, ближе к Злому, — на тот случай, если вы с вашими куриными мозгами уже успели его забыть. Теперь слушай, что надо делать…

Инструктаж был недолгим, и по его окончании Злой и Медведь покинули кабинет Большого Босса, вопреки собственным ожиданиям, целыми и невредимыми. Правда, оскорбленный намеками на свою острую умственную недостаточность Медведь всю дорогу сердито ворчал, а Злой, хоть и помалкивал, чувствовал себя как-то странно. В нем как будто что-то зрело, поминутно увеличиваясь в размерах, тяжелея и приобретая округлую твердость пушечного ядра. Держать внутри себя этот чугунный шар становилось все тяжелее с каждым мгновением, и мало-помалу Злой понял, что это за шар. То была его злоба, едва ли не впервые в жизни сконцентрировавшаяся на одном конкретном объекте и готовая вот-вот вырваться наружу.

Жара по-прежнему стояла небывалая, синоптики твердили, что такие температуры в мае не регистрировались за все время проведения метеонаблюдений, и все, кто мог, старались в эти дни находиться поближе к воде. В каждом фонтане было полным-полно визжащей молодежи и ребятни, юные девушки в мокрых, липнущих к телу платьицах повсеместно демонстрировали всем, кто имел глаза, недозрелую прелесть своих фигур. Старики в сквериках тяжело дышали и обмахивались сложенными газетами, собаки лежали в тени, откинув вытянутые лапы, и тоже тяжело, часто дышали, вывесив наружу мокрые розовые тряпицы языков. Из укрепленных снаружи белых ящиков кондиционеров непрерывно текло, на асфальте под ними темнели прохладные лужицы, и прохожие смачивали под струйками конденсата потные ладони, шею и лоб.

Когда Глеб остановил мотоцикл, зной навалился на него, как тонна раскаленного угля, грозя сварить заживо в собственном поту внутри мотоциклетной кожанки. Слепой поспешно сдернул с головы мгновенно раскалившийся шлем с темным светофильтром, зажмурившись, надел солнцезащитные очки, расстегнул горячую куртку и слез с мотоцикла.

В скверике перед домом было полно старух и детишек, которые как будто все одновременно задались целью заработать тепловой удар и теперь стремились к этой цели с прямо-таки маниакальным упорством. Качели с пронзительным ржавым скрипом рассекали пыльный полуденный зной, и Глеб, поглядев в ту сторону, долго не мог избавиться от мысли, что раскачивающийся на них мальчуган вот-вот задымится и вспыхнет от трения о воздух. Воображение поневоле дорисовывало дымные шлейфы, тянущиеся за носящимися взад-вперед детишками, как за подбитыми самолетами.

Разморенные жарой старухи, которым было вменено в обязанности присматривать за этими юными камикадзе, вяло сплетничали на скамейках, провожая Глеба в его неуместно тяжелой черной кожанке мимолетными взглядами. Удивление и любопытство в их глазах вспыхивали лишь на мгновение, чтобы тут же смениться прежней сонной одурью: жара обезвредила старух, им было не до несения караульной службы.

Убедившись, что за ним никто не наблюдает, Глеб набрал код на клавиатуре домофона. Железная дверь ответила на его действия противной электронной трелью и, пропустив его, захлопнулась с глухим металлическим лязгом. Этот звук живо напомнил Глебу стук железных дверей тюремной камеры.