Андрей Воронин - Слепой. Антикварное золото

Катала мгновенно оценил ситуацию и метнул нож. Бросок был мастерский: узкий клинок, молнией сверкнув в свете лампочки, рассек задымленный воздух и вонзился в беззащитное горло проститутки, прямо под запрокинутый подбородок. Девушка конвульсивно содрогнулась и обмякла, прекратив сопротивление. В тот же миг верзила в кожаном плаще открыл огонь. Огромный заграничный пистолет с длинным глушителем хлопал раз за разом; катала с простреленной головой опрокинулся вместе с табуретом и затих на замусоренном полу. Три пули одна за другой ударили в костлявый торс Мусы, оставляя на застиранной, растянутой майке кровавые дыры с рваными краями. Одна из них прошла навылет, разбив стоявшую на столе бутылку, и окровавленный труп рухнул в водочную лужу и осколки стекла, а потом сполз на пол, увлекая за собой остатки нехитрой закуски.

Убийца наконец отпустил тело проститутки, и оно упало ему под ноги, как сломанная кукла. Он посторонился, пропуская в комнату еще одного человека в таком же, как и у него, кожаном плаще — уже не столь модном, как когда-то, но зато немарком. Этот второй бегло оглядел комнату, заметил под столом серебристый кейс и, перешагнув через мертвую женщину, устремился туда.

Через час деньги, все сто двадцать четыре тысячи, вернулись туда, откуда были взяты в начале дня, — то есть в сейф Александра Антоновича Гронского. Господин Гронский был в высшей степени серьезным и деловым человеком и умел при любых обстоятельствах соблюсти свою выгоду и извлечь прибыль. В данном конкретном случае чистая прибыль господина Гронского выразилась в таком пустячке, как трехкомнатная квартира в одном из арбатских переулков, доставшаяся ему совершенно бесплатно.

Рукопись обнаружилась на антресолях, среди старого пыльного хлама, который Дмитрий давно собирался, но все никак не мог собраться выкинуть на помойку. Попытка вытащить что-то — Дмитрий почти сразу забыл, что именно, — из самого низа этой груды привела к небольшому обвалу, который едва не сшиб Крестовского с шаткой стремянки, помнившей, надо полагать, если не его прадеда, то уж деда наверняка.

Выглядело это именно так, как должно было с учетом десятилетий, на протяжении которых вместительная антресоль заполнялась пришедшими в частичную негодность (руки дойдут — починим) или просто ставшими ненужными предметами домашнего обихода. Все это обрушилось вниз с рассыпчатым грохотом, в облаках едкой пыли. Ржавый конек, привинченный к облупленному коричневому ботинку, ощутимо треснул Дмитрия по темечку; фарфоровый Пушкин — в задумчивой позе, за столом, с пером в руке и со взором, устремленным в вечность, где обитают музы, — памятный с раннего детства, кувыркнувшись в воздухе, с достойной лучшего применения точностью приземлился прямо на этот конек. Раздался негромкий треск, и кучерявая голова с бакенбардами, подскакивая, укатилась под комод.

В этот момент Дмитрий чувствовал себя так, словно некий деревянный Гаргантюа, улучив момент, отрыгнул излишки чересчур обильной трапезы прямо ему в лицо. Это происшествие заняло достойное место в ряду глупых, досадных и даже катастрофических событий последней недели. Строго говоря, чего-нибудь в этом роде следовало ожидать; как-никак, антресоль являлась неотъемлемой частью старого родового гнезда, которое Дмитрий разорил и пустил по ветру, и имела полное право тем или иным способом выразить свое недовольство.

Крестовский боком сполз со стремянки, добрел, разгребая ногами хлам и отряхивая с одежды пыль, до кухни, взял со стола пачку сигарет и прикурил от сторожевого фитилька газовой колонки. Виски у него ломило с похмелья, к горлу то и дело подкатывала тошнота, и, говоря откровенно, курить ему сейчас не следовало бы.

Отметив про себя это обстоятельство, Дмитрий присел на стул с высокой гнутой спинкой и мягким сиденьем и стал курить, с тоской разглядывая груду старых вещей в коридоре. Лучше всего было бы просто перетаскать весь этот мусор на помойку, где ему самое место, но заниматься этим было лень. Кроме того, каждый отдельный предмет, будучи извлеченным из беспорядочной кучи, которую иначе, как мусором, просто не назовешь, при ближайшем рассмотрении оказывался не таким уж никчемным. Эти вещи навевали легкую, приятную грусть по ушедшим временам, возрождали давно похороненные в самых дальних уголках памяти воспоминания — имена, лица, события, разговоры…

«Кой черт, — подумал Дмитрий. — Пускай Гронский выбрасывает, если ему надо. Или кому он там эту квартиру продаст… Для новых хозяев это будет вот именно мусор, от которого следует поскорее избавиться. Вот пускай и избавляются на здоровье. Они будут полны энтузиазма по случаю приобретения отличного нового жилья, и расчистка антресоли станет для них чем-то вроде символического акта: долой память о прежних обитателях, даешь новый порядок! Ну и на здоровье. А я им не дядюшка Том, чтобы задаром спину гнуть».