Владимир Колычев - Девушка с белым лицом

Я кивнул, вспомнив, как вышел вчера из редакции, а Элли — тю-тю, уехала. Не захотела она помогать мне, прокаженному, да и свою шкурку надо было спасать…

— Когда Татьяна Викторовна должна подъехать? — спросил я.

— Завтра, сказала, будет… Хотела сегодня, а толку? Антон в морге, когда выдадут тело, я не знаю. Там же криминал, ведется следствие…

— Ты давай к сыну езжай, вдруг он уже все знает. Как он там себя поведет, может накуролесить с горя.

— Ты меня выгоняешь?

Элли расплакалась, требуя утешения. А я — человек, душа у меня, может, и не резиновая, но точно — не черствая, и каждый всхлип — как будто птичка клювиком по хлебной корочке. По крошкам, по зернышкам — глядишь, и пробьют слезы брешь в душе, а Элли туда с ногами, навсегда. Мне оно нужно?

И все же я смог отвязаться от обузы, вызвался съездить в Ростов, привезти мать Антона и даже взять опеку над ней до самых похорон. С горем пополам спровадил Элли домой, собрался, взял термос с кофе, забрал машину с паркинга и отправился в Ростов.

На выезде из Москвы, на Ярославском шоссе я попал в пробку, кое-как прорвался, до Сергиева Посада тащился в плотном потоке, дальше пошел быстрей.

От Москвы до Ростова всего двести километров, даже со всеми дорожными трудностями дорога заняла четыре часа. Еще не стемнело, а я уже был дома.

— Что случилось? — спросил отец, встревоженно глядя на меня.

И мне стало стыдно. Домой меня могла привести только беда, неприятность или болезнь — моя или кого-то из близких. А просто так взять и приехать на выходные к родителям было недосуг. У них же свой дом на окраине города, сад, огород, это же за лопату надо браться или за молоток — забор там поправить, доску какую прибить. Да и сортир на улице — оскорбление для моей нежной городской задницы.

Родители уже немолодые, им не только деньгами помогать нужно, но и личной заботой, а сын — ленивый эгоист… И стыдно мне стало, и дал я зарок — погостить месяц-другой в отчем доме. Ну, и навещать родителей два или хотя бы раз в месяц.

— Ничего не случилось, — соврал я.

Мама уже все знала, но попросила ничего не говорить отцу. Сердце у него слабое, и мама старалась не впускать в дом плохие новости, поэтому не стала говорить о гибели Антона.

А узнала она одной из первых, потому как дружила с Татьяной Викторовной. И я хорошо знал эту женщину, поэтому и отправился к ней на ночь глядя.

Мать Антона обняла меня как родного сына, пустила слезу на грудь, позвала к столу. Смерть сына стала для нее сильным ударом: волосы стали еще белей, резко прибавилось морщин, женщина даже потеряла в росте.

Я не стал ничего спрашивать, просто попросил показать семейный, а вместе с ним и дембельский альбом, о котором как-то рассказывал Антон.

Мы жили с ним на одной улице, в юности особо не дружили — так, знались, здоровались. Антон был старше меня на три года. Я из одной компании, он — из другой, но улица-то одна, честь этой малой родины иногда приходилось отстаивать на кулаках. И мы вместе с Антоном однажды дрались за свою улицу на дискотеке. Было жарко, я потом недели две ходил с синяками.

Потом Антон ушел в армию, остался в Москве, чем он там занимался, с кем работал, я не знал. Только позавчера он по пьяному делу приподнял занавес. Но кто такие эти Костюха, Джим, Игарик? Спасибо Шпатову, теперь я знал их по фамилиям, но все равно этого мало.

В семейном альбоме я увидел фотографию выпускного класса. Галерея учителей и одноклассников, под фотографиями в медальонах — имена и фамилии.

Своя «Доска почета» была и у меня, да и у всех, кто учился в школе. Ничего в этом удивительного: спрос на такие фотографии существует издавна, технологии производства выпускных альбомов отлажены.

Удивила меня точно такая же фотография в дембельском альбоме, верхний ряд — командиры — от прапорщика до майора, нижний — сержантский и рядовой состав. Сборная фотография взвода, человек пятьдесят, включая командиров. Кто-то же додумался пригласить фотографа, собрать деньги, заказать, организовать. Видно, дружный был у Антона взвод.

Все бы ничего, но мое внимание привлекла фотография сержанта с крупным носом и толстыми, но не жирными щеками. Возникло вдруг ощущение, будто передо мной фотография мертвого человека, и, как оказалось, не напрасно. Человека со снимка действительно уже не было в живых. Об этом свидетельствовала подпись: «ст. с-т Женя Прокудин». Первая ласточка прилетела. Первая мертвая ласточка.

Я просмотрел фамилии, но ни Борушина, ни Махорина там не нашел. Зато, начиная со второй страницы альбома, было полно фотографий с Прокудиным — то на турнике с голым торсом, то перед строем вооруженного до зубов отделения. На бронетранспортере в обнимку с Антоном, с ним же в расположении роты, у доски документации — один с повязкой дежурного, другой просто дневальный со штык-ножом на солдатском ремне.