Вениамин Кисилевский: Три дня Закона

– Что показывать? – не врубился Воскобойников.

– Как что? Всё показывай! Как живешь, дети, внуки уже небось, столько лет ведь не виделись!

Не выпуская чемодана, прошел впереди них в комнату, заглянул в другую:

– Не Копенгаген. Что же ты, главный врач, а две комнаты всего? И мебель не Копенгаген. Я думал, ты тут барином при такой должности!

Воскобойников неопределенно пожал плечами, переглянулся с Олей, глаз не сводившей с Ленькиного чемодана.

– А что, больше тут нет, что ли, никого? – не угасал Закон. – Одни, что ли, тут проживаете?

Воскобойников, все сильней раздражаясь, ответил, что сын с женой и дочкой живут отдельно.

– Чудненько! – Ленька подсел к столу, чемодан поставил между ног. – Так я у вас, если не очень стесню, поживу недолго, денька три всего. Это ж сколько лет не виделись, кошмар! Повезло, что узнал про тебя! – Светло улыбнулся, обнажив россыпь стальных зубов. – Двойная польза: я и с вами побуду, и с гостиницей раскручусь, квитанцию потом для бухгалтерии как-нибудь у них там выцыганю. – Полез в чемодан, извлек из него бутылку красного вина, торжественно водрузил ее в центр стола, заговорщицки подмигнул: – Встречу отметить надо, столько ведь лет не виделись, кошмар!

– Да, конечно, – вяло сказал Воскобойников, не решаясь взглянуть на жену. – Сейчас мы что-нибудь сообразим.

– Валя, пойдем, поможешь мне, – буркнула Оля и вышла из комнаты.

На кухне, плотно прикрыв дверь, тихо запричитала, что не потерпит в доме этого типа, откуда только он взялся, хамло такое, а уж о том, чтобы обосновался здесь на целых три дня, и речи быть не может, и вообще пусть убирается отсюда со своим барахляным вином.

– Скажи ему, – горячилась, – что не сможем его принять, потому что мама заболела и мы должны срочно идти к ней. И пожить ему здесь не обломится, потому что дети сегодня придут с ночевкой, нет свободного места. Что угодно придумай, только пусть он исчезнет. Не скажешь – я сама ему скажу, не сомневайся!

Он, тоже приглушая голос, попросил ее успокоиться, сам не ожидал, что так все получится, и не меньше ее сейчас в недоумении. Жить тот здесь, понятно, не будет, этого еще не хватало, но прогнать его сейчас нельзя, как-то не по-человечески это. Придется немного потерпеть, за столом с ним посидеть, не долго, конечно. А потом, в самом деле сославшись на заболевшую маму, деликатно расстаться. Оля сдалась не сразу, но чуть уже расслабилась, безнадежно махнула рукой:

– Ладно, иди к нему. Только в комнату я ему тарелки таскать не стану, на кухне покормлю.

– Как скажешь, – миролюбиво ответил Воскобойников.

Возвращаясь к Леньке, подивился еще тому, как изменился тот и отчего-то почти не подрос. Может быть, – мелькнула тревожная мысль, – это вовсе и не Ленька Закон? Какой-нибудь пройдоха или ворюга, выдающий себя за него? Например, в том же поезде с Ленькой познакомившийся и затеявший такую аферу? Мало ли нынче мошенников поразвелось? Внедрится, обворует – и поминай, как звали. Впрочем, – успокоил себя, – уж это-то выяснить труда не составит: парочка вопросов о прошлой соседской жизни, и ларчик тут же откроется. Вошел – и остолбенел. Закон теперь сидел в синем, изрядно поношенном спортивном костюме, на ногах – резиновые «вьетнамки». Пиджак, рубашку и брюки развесил на спинке стула, туфли с выглядывавшими из них носками – под стулом. Снова лучезарно улыбнулся:

– Душновато здесь, ты бы, Валёк, кондиционер включил. А в поезде какая духотища была – кошмар! Пропотел, как вошь в парилке. Ты не против, я у тебя душик приму, освежусь немного. Еще и полдня по городу вашему с чемоданом туда-сюда шатался. Это ж сколько лет мы не виделись, кошмар!

– Да, я вот сейчас… – растерялся Воскобойников. – Я сейчас у Оли… полотенце… если не отключили…

Засеменил на кухню, жалобно сказал жене, резавшей колбасу:

– Оленька, ты только не заводись, он попросил в душе искупаться. Жарко, говорит, сегодня, а он в поезде пропотел.

– Что? – выпучила глаза Оля. – Вы что, с ума оба посходили? Здесь ему не постоялый двор, пусть потеет где-нибудь в другом месте! В гостинице ему и душ будет, и все остальное, выдумал тоже!

Проверив, плотно ли закрыта дверь, Воскобойников, все на свете проклиная, принялся убеждать ее, что деваться некуда, раз уж так влипли. Кем бы этот свалившийся им на голову друг детства ни был, но есть же какие-то законы гостеприимства, которыми нельзя пренебрегать. Да и что теперь делать: сказать, что не позволят они ему их душем пользоваться, брезгуют? Не сможет он ему такое в глаза сказать, язык не повернется. Да, промелькнула было у него мыслишка соврать Леньке, что, например, холодную воду отключили, но тут же пропала – тот ведь наверняка захочет руки перед едой помыть, пусть и одной горячей, нехорошо получится. О том, что засомневался в Ленькиной подлинности, сказать ей не рискнул. Увидел, как все явственней проступает нехороший румянец на Олином лице, решился: