Татьяна Гармаш-Роффе - Тайна моего отражения

Костя вскочил, сделал несколько шагов, развернулся обратно и встал позади своего стула, уперев в спинку руки. Он оглядел нас всех по очереди, и его взгляд остановился на моем лице.

– Вот моя версия. Все тут ясно, как белый день.

– Тем не менее это остается только версией, – сказала я мягко.

В глубине души я была уверена, что Костя прав, но, памятуя выражение его лица, когда он вставал с бессознательным желанием меня ударить, я побоялась признать вслух его правоту: последствия были бы непредсказуемы. Он мог рвануть к Зазориной лично, избить ее, убить, все, что угодно. И, что не менее важно, он мог бы понести эту «версию» повсюду. А нам было совершенно необходимо узнать все до конца, найти доказательства и, самое главное, остаться до поры до времени инкогнито.

Короче, Константин мог все испортить.

Поэтому я добавила:

– Эта ваша версия, как бы логично она ни была выстроена, не подкреплена доказательствами. Мы еще не знаем, рожала ли Зазорина именно в роддоме, где работала ваша мать. Я-то родилась в другом! С этим еще тоже надо разобраться… Я смогу согласиться с вашей версией не раньше, чем мы сумеем найти неопровержимые улики.

– Мне не надо никаких улик! Я пойду к этой суке и придушу ее собственными руками!!!

Ну вот, именно то, чего я боялась.

Но тут вмешалась его жена:

– А если это совпадение, Костя? Не пойдешь же ты «придушивать» невиновного человека?

Тот же довод, но из уст его жены, подействовал на Костю более успешно.

– Тогда я займусь поисками улик, как вы выражаетесь.

– Послушайте, Костя, – вмешался Джонатан, догадавшись, в чем дело, – мы с вами начали этот разговор с вашего клятвенного обещания сохранить его в тайне. Вы не имеете права предпринимать что-либо, потому что иначе вы раскроете эту тайну. Оля находится в смертельной опасности, и залог ее жизни – понимаете, жизни! – в том, что никто, ни одна душа, даже ее собственная мама, не знает, что она в Москве. Если вы проявите хоть малейшую инициативу, вы подставите Олю под руку убийцы. Прошу вас, будьте мужчиной и обуздайте ваши чувства!

Слушая мой перевод, Костя молчал, гладя щепотью усы. Задумавшись, он выдвинул подбородок вперед, в силу чего нижние зубы хищно оскалились, и лицо его было полно ненависти и глухой ярости.

– К тому же, если вы пойдете напролом, вы рискуете отправиться вслед за вашей матерью, – жестко добавил Джонатан.

– Хорошо, – наконец произнес он. – Вы меня держите в курсе. И если моя помощь понадобится, то я в любое время, днем и ночью, только свистните.

– О’кей.

Джонатан повернулся ко мне:

– Пошли?

– Нет. У меня еще есть мысль.

Костя живо откликнулся:

– Какая?

– Я, как я вам уже сказала, родилась в роддоме имени Индиры Ганди. Не было ли у вашей мамы там подруг?

Костя почесал в затылке и глянул растерянно на жену.

– Я тоже не знаю… – расстроилась Людмила.

– У нее были подруги, еще со времен института, – сказал Костя, – кажется, тоже работали акушерками, но где?

– Запиши все данные, – предложил Джонатан. – Попробуем разобраться сами.

Уходили мы от Кости с Людмилой с четырьмя телефонами, двумя адресами и твердым обещанием Кости ничего не предпринимать без нашего ведома.

Никогда еще в моей жизни я не испытывала подобной усталости, как в этот вечер. Я была опустошена, мое тело отказывалось чувствовать, что оно живет, мой разум отказывался работать. Наверное, именно в таком состоянии люди совершают самоубийства: ничто больше не дорого, ничего больше не интересует и никакой радости, пусть даже пустячной, крошечной радости – вкусно поесть, когда голодна, плюхнуться в кровать, когда утомилась, ополоснуться под душем и почувствовать, как новые, освежающие силы вливаются в тело, – я уже не была способна испытывать. Называется ли это апатия или, может, депрессия, я не знаю; но день «хождения по трупам» переполнил чашу, и без того уже наполненную до краев смертью…

Мне казалось, что я не доживу до утра, что я умру.

Едва плеснув воды в лицо, не приняв даже свой обычный душ, я сбросила одежду и упала на кровать.

И забылась мертвым сном.

…Кажется, электронный циферблат высвечивал три часа, когда я открыла глаза. Мне показалось, что в моем номере кто-то есть. Я слышала дыхание, тяжелое, хрипловатое. Я п овернула голову.

Через мою комнату двигалась процессия. Серые размытые фигуры шли медленно и мерно. Я узнала Кати, она была первая; за ней шла отравленная медсестра; акушерка Куркина медленно двигалась ей вслед, главврач Демченко замыкала шествие. Они пересекали мой номер по направлению к шкафу, дверцы которого служили входом в какое-то другое измерение…