Франсиско Павон - Опять воскресенье

– Да, и день ото дня все хуже и хуже, наверное, батарейки садятся.

– Давно стали хоронить в этом углу, Матиас? – спросил Плиний.

– Наверное, уже месяц.

– А когда захоронили последнего?

– Вчера, вот в эту нижнюю нишу.

– Послушайте, – снова перебила их учительница. – Они принялись за жену каудильо. Пора прекратить это безобразие, Мануэль!

– Успокойтесь, сеньора, для того мы и пришли сюда… хотя все это ерунда… выеденного яйца не стоит…

– Ну уж если это ерунда, тогда и говорить не о чем…

– Я имел в виду, сеньора, что это чья-то дурная шутка, только и всего…

– По-моему, Мануэль, – пресек их перепалку дон Лотарио, – голос доносится из ниш повыше.

– Вы так думаете?

– А мне кажется, нет, – возразил Матиас, освещая фонарем каменные плиты и полые кирпичики, – ночью я прикладывался ухом к каждой нише, и мне казалось, что звуки слышны гораздо лучше, когда я присаживаюсь на корточки.

– Да, пожалуй, – подтвердил длиннолицый мужчина с печальными глазами, – когда я сейчас наклонился, голос донесся вот отсюда, справа.

– Та ниша, на которую ты показываешь, – заметил Матиас, освещая ее фонарем, – замурована еще месяц назад. На каменном надгробии стоит дата… Вряд ли батарейки транзистора действуют так долго.

Теперь Плиний наклонялся то вправо, то влево, прикладывая ухо сначала к более низким плитам, потом к тем, что повыше, а дон Лотарию светил ему фонарем.

– Признаться, я почти не улавливаю разницы, – сказал Мануэль, поднимаясь, – если, конечно, не стал туг на ухо.

– Ну вот, теперь они набросились на «Опус» и на сеньора Лопеса Родо, [11]такого безукоризненного, такого безупречного, – раздался голос в темноте.

– Возмутительно!

– У вас, сеньора учительница, слух как у зайца. Я лично ничего разобрать не могу, – взорвался Матиас.

– И я тоже, – поддержал его дон Лотарио. – А ты, Мануэль?

– Мне показалось «Уса», а не «Опус». Что же касается Лопеса, то я ничего похожего не слышал.

– Уж не хотите ли вы сказать, что я вру?

– Мануэль не может этого сказать, – раздался чей-то незнакомый голос, – в политике каждый слышит то, что ему больше всего по душе.

– Ну вот что! Давайте расходиться, здесь нам делать больше нечего. Через несколько дней батарейки перестанут работать, и делу конец. Матиас, ты уверен, что на одном из этих кипарисов ничего не припрятано?

– Уверен, начальник.

– Но если это злая выходка одного из родственничков покойника, следовало бы вскрыть все ниши в этом углу, чтобы узнать, кто именно совершил ее, – с грозным видом сказал разгневанный усатый мужчина.

Плиний сурово посмотрел на него.

– Во-первых, нечего раздувать из мухи слона, а во-вторых, родственники захороненных здесь покойников не допустят подобного богохульства… Так что, сеньоры, делать нам тут больше нечего, и давайте расходиться, – решительно проговорил Мануэль, включая фонарь и указывая в сторону выхода с кладбища.

– И это называется расследованием, – снова послышался в темноте голос фалангиста.

– Да уж, – поддержала его учительница.

– Ничего удивительного, ведь он стал начальником муниципальной гвардии при республике.

– Вот именно. А отец дона Лотарио выступал против диктатуры Мигеля Примо де Риверы, [12]мир праху его.

Плиний, дон Лотарио и Матиас шли, освещая себе путь фонарем и не обращая ни малейшего внимания на враждебные выпады. За ними по нижней галерее в сторону старого кладбища неторопливо следовали остальные. Позади кто-то сильно шаркал ногами по асфальту. Под призрачной, полной луной вырисовывались могильные кресты, купола гробниц и величественные кипарисы, раскачивающиеся на ветру… В минуты особого затишья шарканье слышалось отчетливее. Плиний хотел обернуться и посмотреть на того, кто шаркает ногами, но передумал. Тогда бы пришлось посветить в ту сторону фонарем, а это было бы слишком заметно. Когда они достигли кладбищенских ворот, Мануэль, а вслед за ним дон Лотарио и Матиас остановились, и комиссар оглядел тех, кто шел позади. Но, к великому его сожалению, шарканье внезапно прекратилось.

Когда они вновь двинулись в путь, Плиний сказал Матиасу:

– Подожди, пропустим всех вперед, а если кто-нибудь задержится, скажи, что я велел поторопиться, потому что тебе нужно запереть кладбищенские ворота.

– Хорошо, начальник, но они и так уйдут, транзистор сейчас замолчит.

– Оказывается, Мануэль, вы – республиканец и стали начальником муниципальной гвардии при республике, – заметил комиссару дон Лотарио, когда они садились в машину.