Анатолий Степанов - Любить и убивать

— Какие?

— Не скажу.

— Не ваш секрет, — правильно поняла она. — Ясно. Георгий, миленький, вы еще минуток десять можете подождать? Ужасно хочется немного на солнышке позагорать, мордой лица позагорать. Десять минут, а затем отвезете меня и помчитесь по своим сыщицким делам. Договорились, да?

— Десять минут. Не более, — сурово согласился Сырцов. Ему бы уже по Дмитровскому шоссе мчаться на переговоры к весьма перспективному деду, а он, поддавшись дамским капризам, покорно ожидает, пока ему позволят сесть за баранку.

— Она полулежала на деревянной скамье-диване, откинув голову с закрытыми глазами и разметав руки по закругляющемуся сиденью. Не поза, нет. Полная расслабка, идущая от ощущения свободы, как естественной необходимости для осуществления себя в этой жизни. Именно такой свободы не хватало сыщику Сырцову.

Он, не таясь, рассмотрел ее всю: и упругие крутые бёдра под пестреньким трикотажем, и голый, плоский и нежный живот с милым аккуратным пупком, и груди без лифчика, уменьшившиеся от разворота рук, и круглую шею, и влажные завитки коротких волос на этой шее, и веснушки на красивых руках, и капельки пота на короткой и слегка приподнятой верхней губе — признак томного сна под июльским солнцем.

Прямого желания не было в нем. Было желание, полуприкрыв глаза, смотреть и смотреть на нее, думая о том, что было бы хорошо, если бы это продолжалось бесконечно.

…Она медленно раскрыла глаза и удивилась протяжно и лениво:

— Господи, я спала! — и потянулась замедленно и грациозно, как борзая. Истома жила в ней сейчас, истома. Она повернулась к нему, заглянула ему в глаза понятным и непонятным древним взглядом и попросила хрипло и ласково: — Поцелуйте меня.

Стараясь, чтобы не очень-то, он поцеловал ее. А она сейчас хотела очень. Мягкие расслабленные губы заставили и его губы сделаться такими же, она прижалась к нему, содрогаясь в преддверии. Он уже не мог сдержать себя: обнял, прижал, ощутил ее всю. Она была его, она хотела быть его…

И вдруг стержень желания сломался в ней, она ослабла и мягко, стараясь не обидеть, оттолкнула его. Отодвинулась, села, сжав колени, и ударила кулаками по коленям и закричала шепотом:

— Сука! Сука! — еще побарабанила кулаками по коленям и сказала Сырцову: — Простите меня. И поехали. — Уже сидя в автомобиле, добавила: — Это все солнце, солнце проклятое! Неужто человеку никогда не избавиться от физических желаний?

— А зачем? — задал риторический вопрос Сырцов и включил мотор.

Всю дорогу Люба на листе бумаги шариковой ручкой (и то и другое, естественно, дал Сырцов) упрямо, несмотря на многочисленные толчки, рисовала план, который вручила ему, когда они подъехали к ее дому:

— Посмотрите, Георгий, тут все понятно?

Он посмотрел. Все было нарисовано и подписано скрупулезно и точно. Сложил листок, сунул в карман куртки и поблагодарил:

— Спасибо, Люба, за все.

— Вы двусмысленность сказали? — подозрительно поинтересовалась она.

— И не думал даже! — в ужасе заверил он.

— Тогда я вас на прощание поцелую, — решила она и, взяв его лицо в ладони, поцеловала в губы нежно и мимолетно — по-сестрински.

Только у Савеловского он взглянул на часы: все о Любе думал. Ничего не придумал и взглянул на часы. Было половина второго, тринадцать тридцать. Час туда, час обратно, час на разговор там. Половина пятого, значит. А к семи — на выпускной вечер. В общем, успевал.

Настроение было тревожно-радостное. Хотелось скорости, погони, азарта. Но Дмитровское шоссе — это Дмитровское шоссе: непонятные сужения, постоянный ремонт проезжей части и пробки, пробки…

Дал себе волю только за окружной, да и то в рамках: обгонял как положено, осевую не пересекал (да и не позволяли встречные), за сто получалось лишь на коротких отрезках. Так незаметно и прикатил. Прибился у глухого бесконечного забора и сверился с Любиным планом. Этот забор по счету третий. Пожалуй, следующий участок. Поехали. Вот он, коричневый забор, который тянулся долго-долго. Гектар, что ли, участок? Или два? Ворота, калитка с особо отмеченным Любой фирменным знаком: веселая оранжевая девчоночья рожица с косичками растопыркой, с задорно прищуренным левым глазом. Работа Ксении пятилетней давности. И далее по Любиной инструкции: Сырцов подпрыгнул, лег животом на верх калитки, перегнулся и легко открыл задвижку.

Прямо у ворот его встретил громадный пес — московская сторожевая, чрезвычайно свирепая с виду, но, по утверждению той же Любы, приходящая в восторг от появления всякого нового живого существа.