Анатолий Степанов: Любить и убивать

Смирнов повернулся так, чтобы в стекле увидеть свою знаменитую камышовую трость с монограммой. Увидел, удовлетворился и пошел, почти не опираясь на трость и стараясь не особо хромать. Глянешь со стороны — жизнелюбивый и жизнедеятельный оптимист в летах. Смотрите, завидуйте! Я… Кто он такой сейчас, семидесятилетний отставник Александр Иванович Смирнов? Не думал, что будет так погано.

Он глянул на замысловатые часы Казанского вокзала и по псевдодревнерусским закорючкам на циферблате с трудом разобрался, что сейчас — пять минут восьмого. То есть девятнадцать ноль пять.

До свидания — час пятьдесят пять минут. В настоящей Москве уже отбой — тихи и немноголюдны улицы, прохожие не бегут, идут себе прогулочно, в раскрытых окнах уют и семейный покой — истинная человеческая жизнь. А здесь, на площади трех вокзалов, круглосуточный час пик. Смирнов не полез в туннель, чтобы перейти площадь, подземелья ему в принципе не нравились. Вместе с обвальной толпой, спешившей к Каланчевским электричкам, он дошел до железнодорожного виадука и, дважды пережидая поток машин, по ступенькам перехода-зебры добрался наконец до боковой стены Казанского. Он и сам не знал, зачем сюда шел, но шел и шел, пока не пришлось по сбитой асфальтовой лестнице карабкаться к Ново-Басманной улице. Здесь уж франтом с тросточкой не прикинешься.

Тяжело хромая, он вылез к храму Петра и Павла. В который раз (Алька к этому приучил) Смирнов, отдыхая от подъема, с удовольствием осмотрел странную русско-голландскую православную церковь, самолично спроектированную императором Петром Первым. Отдохнул, но не очень. И поэтому быстренько сел в троллейбус, который прибыл к остановке у входа в сад Баумана одновременно с ним. За пять минут докатили до Бауманского метро. Отсюда на трамвае до места встречи десять минут, а до встречи оставалось час двадцать.

Смирнов и сам не знал, почему он назначил это свидание во дворе на Русаковской. В одном из домов, составлявших этот двор, жил когда-то Алик Спиридонов. Партнер желал, чтобы место было тихое и непрестижное, и двор на Русаковской был тих и непрестижен, но почему Смирнов выбрал его?

Он осмотрелся. Многое, многое изменилось. К лучшему, худшему? Он слева обошел здание метро и оказался на пятачке с многочисленными торговыми киосками.

По-прежнему было погано, и Смирнов, не раздумывая, купил в одной из палаток две фляжки дагестанского коньяка, которые, не портя силуэт элегантного одеяния, удобно легли в задние карманы его отглаженных брюк. В качестве закуси приобрел два «сникерса». Следовало хлебнуть, хлебнуть именно сейчас, когда так погано. Он быстро отыскал нежилой дворик, дворик офисов, и устроился на скамеечке у входа в загадочную контору с роскошной вывеской, на которой по меди было выгравировано «Интер-бокс». «Интер-бокс» и все тут. Безлюдье.

За двадцать минут он не торопясь уговорил одну из фляжек. Ему стало теплее и очень жалко себя. Теплее, теплее, горячо! Кинув пустую фляжку в урну для мусора (редкость в Москве!), он встал, расстегнул пиджак и выбрался из душного дворика на несильный сквознячок узкого переулка. Постоял, остывая, и двинулся к трамвайной остановке.

Трамвай приполз минут через пятнадцать. Смирнов глянул на часы. Не на башенные, на свои. Сорок минут убил. Оставалось ждать еще столько же. Что ж, на месте подождет. Коробочка была полупуста. Со звяком пересекли Бакунинскую и мимо когда-то любимых их компанией Девкиных бань поползли к Ольховке. Потом внизу мелькнули пути Казанско-Рязанской железной дороги. Остановка, поворот на Русаковскую, еще остановка. На следующей ему выходить.

Не хотелось выходить, но вышел. Оказалось, что к Москве подкрались сумерки, а во дворе, заросшем уродливыми тополями, уже ощущалось приближение ночи. В общем, все как и было тридцать лет назад. Грязноватее, правда. Бумажки под деревьями, раздавленные картонки на дорожках перед подъездами, неубираемая павшая с деревьев грязно-желто-зеленая листва. По этой листве и вспомнил Смирнов, что скоро осень.

Ближайшая к нему скамейка была свободна. Он с охотой уселся и осмотрелся. Его скамейка была свободной, потому что стояла на юру. На тех, что находились под деревьями, существовали бесформенные в полутьме человечки, обнаруживая свое существование ярко-красными точками сигарет и папирос. Смирнов положил подбородок на рукоять трости и по-старчески прикрыл глаза. И тут же рядом возник хриплый, без половых — не разобрать, мужик или баба — признаков голос: