Анатолий Степанов - Любить и убивать

Два выстрела сотрясли подвал почти одновременно. Но кольт все же опередил «стечкина», потому что «стечкии» упал на пол, а кольт продолжал оставаться в правой руке Казаряна. Казарян целился в здоровенного владельца «стечкина» и попал, а ошалело поддерживавший правую руку левой качок целился в Сырцова и не попал.

— Что ж ты делаешь, идиот! — почти в ухо прокричал он Сырцову и не смог продолжить темпераментный кавказский монолог. Он тоже увидел Любу.

А Люба увидела Сырцова. Увидев, закрыла глаза, и слезы потекли по ее щекам из-под опущенных век. Выдернув нож из ножен, Сырцов кинулся к ней, тремя точными движениями разрубил веревку, сорвал с себя жилетку и, подняв Любу со стула, скрыл жилеткой Любину наготу. Потом обернулся. Казарян держал под дулом кольта всю троицу. Пришедший в себя тенор, тембр голоса которого явно не соответствовал телосложению, разглядев глаза Сырцова, в ужасе залопотал:

— Мы ее и пальцем не тронули! Как приказано, как приказано!

Ему же первому досталось: тяжелым сырцовским башмаком по яйцам, а потом ребром ладони по горлу. Амбала Сырцов метелил уже с сознательным зверством: по самым болевым точкам, но так, чтобы в беспамятство не провалился. Не прошел и мимо Ростислава, которому размазал лицо в кашу. Пошел по второму кругу, но тут его сзади за талию цепко ухватил Казарян и проорал:

— Ты их до смерти забьешь, Жора!

— Пустите меня! — рванувшись, ответно заорал Сырцов. — Я их в грязь втопчу!

— Они могут понадобиться, — уже спокойнее напомнил Казарян.

— Пустите меня, — совсем спокойно попросил Сырцов: пар вышел.

Раскиданная в разные стороны троица несинхронно стонала. Люба стояла у стула, там, где ее оставил Сырцов. Стояла она в полуприседе, стараясь прикрыться как можно тщательнее.

— Что они с тобой сделали?

— Ничего. Пальцем не тронули. Только ножами с меня всю одежду срезали и всю ночь такую похабщину несли…

Лишь сейчас Сырцов заметил в углу кучку тряпок знакомой расцветки. Когда-то это были брючки и майка, в которых он увидел Любу в первый раз. Снова помутившимся взглядом оглядел троицу, потряс, освобождаясь от острого желания убить, головой и поинтересовался у Казаряна:

— Который час, Роман Суренович?

— Без десяти шесть.

— Не могли бы вы веревочку принести? Пора этих вязать и ждать тех.

— А ты их здесь без меня не кончишь?

Вместо Сырцова тоненьким голосом ответила Люба:

— Он их и пальцем не тронет. — Приходила, слава Богу, в себя девочка.

Времени до семи было навалом, и поэтому вязали троицу с чувством, толком, с расстановкой и, как профессионалы, ответственно. Плотно и безжалостно — рука к руке, нога к ноге, и за спиной ладони к ступням. По разным углам и к какому-либо недвижимому предмету. Амбала — к стулу, тенора — к непонятного назначения скобе, намертво сидевшей в бетонной стене, Ростислава — к вентиляционной решетке и к стулу же — врастяжку.

К половине седьмого управились, и Сырцов решил:

— Время сладкую парочку встречать. Ты побудь здесь, Люба, мы через полчаса вернемся.

— Не могу, — сказала Люба так, что поняли — не сможет.

Казарян быстренько отвел ее в «Волгу», а «Волгу» загнал в заросли в стороне от основного пути к подвалу.

Засаду сделали у лаза. Задача Казаряна была самая простая: ударить как можно сильнее специальной короткой резиновой дубинкой со свинцовым стержнем внутри по башке, которая первой просунется в лаз. Сырцов же выбрал себе работку посложнее: ему необходимо было обезвредить второго, который наверняка будет контролировать действия первого.

Но куда как проще в реальности! Эти двое беззаботно, как пролетарии к заводской проходной, шли к лазу шерочка с машерочкой, еще и тихо переговариваясь на ходу.

Их завалили почти одновременно: Казарян ударом по затылку, вложив в него весь свой вес, а Сырцов с наружной стороны стены заломал второго, врезав разок по шее и надев браслеты. Уверен был, что орать не решится. Самое тяжелое было волочить их до подвала и в подвал. А далее все по уже пройденному получасом ранее пути: связка, привязка и разъединение. Дверь закрыли ключом, найденным в куртке тенора, и на висячий замок, прицепленный к штырю у двери. Для страховки приперли дверь железным дрыном, который нашли во дворе.

И половине восьмого, усевшись за баранку, Казарян безапелляционно заявил:

— Теперь как можно скорее к Санятке.

— А я? — спросила ненавязчиво с заднего сиденья Люба, закутанная в неизвестно откуда извлеченное Казаряном одеяло.