Сергей Донской - Кидалы в лампасах

– Звучит здорово. Но местами на фантастику смахивает.

– Думаешь, я тебе сказочки про Бэтмена рассказываю, м-м?

В нашем купе жарковато, но мне кажется, будто по позвоночнику тянет холодком. Кожа на моих руках покрывается пупырышками, и каждый волосок на этой онемелой пупырчатой коже – торчком.

– Про Бэтмена? – переспрашиваю я, пытаясь собраться с мыслями.

– Ну да. Ты ведь именно с ним хотел меня сравнить, верно?

– С чего?.. – моя гортань неожиданно сужается, каждый звук протискивается через нее с ощутимым трудом. – С чего, гм… ты взял?

– Лучше тебе не знать того, что знаю я, брат. Крепче спать будешь… Что касается Бэтмена, то ты, сам того не понимая, в точку попал. Мы – ночные призраки, нетопыри. Знаешь, какую эмблему нам присвоили в 93-м? Летучую мышь. Нашивок, правда, спецназовцы не носят, вопреки 38-й статье Закона о воинской обязанности и военной службе. Вернее, мы предпочитаем пользоваться чужими знаками различия.

К этому моменту я успеваю прокашляться, и мой голос звучит уже не так сдавленно, как минуту назад:

– Я читал, что недавно ввели новый символ ГРУ. Двуглавый орел, сжимающий в лапах стрелы и красную гвоздику.

– Ага, – соглашается товарищ со скучающим видом. – Был такой указ про гвоздики со стрелами. Но, может быть, не для всех подразделений, м-м? Может, некие парадные подразделения существуют для прикрытия других, засекреченных?

– А что, интересный вопрос, – оживляюсь я.

– Лично я тебе никаких вопросов не задавал, – говорит товарищ, напуская на лицо отсутствующее, почти сонное выражение. – И искать ответы на подобные вопросы не рекомендую. Чисто по-дружески.

– А иначе что будет? – нахально вопрошаю я.

– А иначе ты потеряешь мое уважение. – Он отодвигает мою записную книжку, кладет на ее место свой костистый кулак и задает свой собственный вопрос: – Скажи-ка, что это такое?

– Это?

– Это, это.

Тут, к моему облегчению, кулак разжимается, превратившись в раскрытую ладонь.

– Рука, – отвечаю я, слегка раскачиваясь в такт движению вагона и хмельным волнам, перекатывающимся внутри. – Кажется, правая.

– Абсолютно верно. – Он поощрительно кивает. – Эту руку однажды пожал мне на прощание некто… – Произнесенная фамилия писателя сопровождается десятком эпитетов, которые не могут быть приведены здесь по этическим соображениям. – Проклятый мудак сидел напротив меня, навострив уши, ловя каждое мое слово, цокал языком, охал, ахал. А потом умотал за границу и состряпал там… – Название книги тоже склоняется на все лады, после чего я слышу довольно-таки неожиданное признание: – И все же он написал правду, этот мудак. Один или два абзаца правды. И эта правда теперь стала его навязчивым кошмаром. – Рука собеседника, вновь превратившись в кулак, ударяет по пластиковой столешнице. – Он бы рад все позабыть, да не может. Вот что такое правда о спецназе ГРУ.

– Голая правда, – киваю я. – Баба без макияжа, со всеми ее бородавками.

– Чистая правда, – жестко поправляет меня товарищ. – Чистая и обжигающая. Как огонь.

– Хорошая метафора.

– Метафоры прибереги для своих сочинений. Огонь – настоящий. Тот мудак, о котором мы ведем разговор, написал, что мы сжигаем предателей в топках крематориев. Он утверждает, что сам едва избежал подобной участи. Возможно ли такое?

– Конечно же, нет, – поспешно восклицаю я. – Где это видано: сжигать людей в печке!

– Не о том речь. Некоторые мудаки сами напрашиваются на прижизненную кремацию. Я спрашиваю о другом. Возможно ли человеку избежать уготованной ему смерти?

– Хочешь побеседовать на философские темы?

– К черту философские темы! – Товарищ начинает сердиться. – Смерть так же реальна, как эта ночь за окном. – Он тычет пальцем в стекло. – Смерть всегда рядом, всегда ждет, пока ты зазеваешься. Иногда до нее четыре шага, иногда целый километр, а порой она так близко, что ты можешь ощутить ее присутствие.

– Лично я ничего не ощущаю. – Я зябко передергиваю плечами. – И надеюсь, что костлявая застигнет меня врасплох.

– Ты уверен? А вдруг смерть подстерегает тебя прямо сейчас? На этом самом месте, которое кажется тебе таким безопасным и уютным?

Опять этот нездешний холодок по хребту! Тянет и тянет, будто дверь в преисподнюю приоткрылась. Там не геена огненная, нет, там вечная мерзлота. И мрак, полный мрак, все окутано этим непроглядным мраком.

Оказывается, я просто зажмурился. Достаточно открыть глаза, чтобы убедиться в отсутствии отверзшихся ворот ада. Обычное купе СВ. Простыночки, салфеточки, занавесочки. За ними темнота, но ее не видно. Особенно если не в окно пялиться, а тщательно, почти любовно мастерить себе бутерброд с кетчупом и бужениной. Подносишь его ко рту и откусываешь. Тщательно пережевываешь. Выискиваешь на столе редисочку посочнее, закидываешь ее в рот. Хрум-хрум. Какая смерть, откуда? Мы ведь пока живем да хлеб жуем. Нас смертью не напугаешь.