Ричард Паттерсон - Степень вины

— Вы приятный собеседник.

— А помните, вы и Карло говорили, что я не понимаю, что значит «приятный».

Терри подняла бокал.

— Нет, — сказала она. — Понимаете.

— Запишу это себе в актив, — легким тоном ответил он, и Терри подумала: этот никогда не подаст виду, что бы ни было у него на душе.

Принесли обед. Великолепная еда, отметила она про себя. Немного поболтав о здешней кухне, они перешли на Жанну Стайнгардт и Линдси Колдуэлл, заедая все это крем-брюле и запивая портвейном.

— А как вы думаете, — спросил Пэйджит, когда обед закончился, — чьи были те две кассеты? Про которые мисс Стайнгардт не могла сказать ничего определенного.

Она пожала плечами:

— Доказать, что они были, невозможно, если, конечно, они не будут найдены: указателя нет, единственное, что мы знаем, — в ряду кассет есть пустое место. Они имеют какое-нибудь значение?

— Возможно, нет. Меня просто это заинтересовало, вот и все. — Пэйджит подумал немного. — Если они все же существуют и были у Ренсома, Шарп их скоро найдет.

Он допил кофе, попросил Роберта вызвать такси для Терри, заплатил по счету.

Снаружи моросил дождь, холодная влага его была приятна лицу Терри, разгоряченному вином. Стоя рядом со своим спутником, она вдруг поняла, что с удовольствием будет вспоминать последние несколько часов.

От потока огней, пересекавших Маркет-стрит, отделилось разбитое желтое такси и въехало в переулок, где они стояли.

— Ваш лимузин прибыл, — провозгласил Пэйджит. Она повернулась к нему:

— Спасибо за обед.

— По сравнению с повышением зарплаты, которое вас ожидает, — улыбнулся он, — это пустяк, о котором не стоит и говорить.

Она увидела изморось на его волосах. Неожиданно, поддавшись порыву, Терри потянулась к нему и поцеловала в щеку, потом отступила назад. Почувствовала себя напроказившим ребенком.

Улыбка Пэйджита стала лукавой:

— Чем же я заслужил это?

Терри почувствовала, что такая же улыбка тронула и ее губы.

— Это вино, — сказала она и села в такси.

На следующее утро, когда Пэйджит был еще дома, позвонил Маккинли Брукс. Это удивило Пэйджита.

— Слушай, Мак, что случилось?

— Есть некоторые обстоятельства. — Брукс помолчал. — Я думаю, нам надо встретиться.

Голос у него был нерадостный и какой-то неуверенный.

— Что-нибудь конкретно сейчас можешь сказать?

— Да. Мы нашли еще одну кассету.

В ту же минуту Пэйджит вспомнил о Линдси Колдуэлл.

— Что на ней?

— Она собирается рассказывать, как ты забрал к себе Карло. Но потом заговаривает о другом. О деле Ласко.

Пэйджит замер.

— О чем ты, черт возьми?

— Ты на самом деле не знаешь? — Наступило иное, долгое молчание. — Мария Карелли была пациенткой доктора Стайнгардта.

Начинала она с того, сказал Брукс, что Пэйджит забрал к себе Карло. Звучало так, будто он злонамеренно лишил Марию сына.

В тот теплый весенний вечер Пэйджит шел к Карелли, собираясь пробыть у них час-другой и потом уже навсегда расстаться с ними. Родители Марии жили в северной части Бостона, сразу за Хановер-стрит, в кирпичном доме без лифта: окна их квартиры выделялись зеленым цветом обшарпанных ставень. Джон держал когда-то бакалейную лавку, его жена, Франческа, растила семерых детей, Мария была самой младшей. Теперь им шел восьмой десяток, лавка уже давно была продана, и всякая жизнь, по крайней мере, так казалось Пэйджиту, ушла из этого дома вместе с их последней дочерью, так непохожей на остальных.

Здесь, откуда так не терпелось когда-то вырваться его матери, и жил теперь Карло. Мария пребывала в постоянных разъездах. Через два, максимум три года, говорила она Пэйджиту, ее положение как журналистки стабилизируется, она сможет иметь постоянное жилье в каком-нибудь городе и нанять человека, который поможет ей растить Карло. А пока ее родители все же лучше, чем старшие братья и сестры. Пэйджит знал только, что оба брата Марии слишком много пьют; что старшая сестра отказалась взять к себе Карло; что из-за непрестанных отлучек Марии братья и сестры относятся к ней так же неприязненно, как и родители. Но ему трудно было представить Марию в этом мире приходских школ, безраздельного мужского господства и сурового уклада жизни, так же трудно, как и понять, почему ее старшая сестра неизменно называет Карло «ублюдком Марии».

Открыв дверь, Джон Карелли уставился на Пэйджита, как кредитор на несостоятельного должника. Это был невысокий человек с лицом, напоминающим ореховую кору, — сплошь в наростах и трещинах, сутулый, с острым, подозрительным взглядом. Ни намека на сердечность или радость. Чувствовалось, что душа этого человека слилась с унылой обыденностью, что неумолимые законы церкви и среды убили в ней нечто очень важное. И, должно быть, единственное, на что этой душе доставало сил, — это презирать стоящего здесь за то, что он такой же как и его собственная дочь.