Ричард Паттерсон - Степень вины

«Я всегда мечтала о сестре, — призналась она мне, — и вот теперь она у меня есть. Спасибо Уильяму Индже и студии „XX век-Фокс“».

Не успела я опомниться, как уже чувствовала себя как дома. Она дала мне что-то переодеться, мы сели за столик рядом с бассейном, пощипывали салат, смотрели на солнечный закат. Лаура во всех подробностях рассказывала мне о своем детстве. Выпивки — ни капли, у обеих только чай со льдом.

Линдси Колдуэлл снова помолчала.

— Забавно, — проговорила она наконец. — Лауре нужен был чистый экран, чтобы в любой момент проецировать на нем свои мысли и чувства. Она и использовала меня для этой цели. Но, заботясь обо мне, никогда не порицала, не то что мой отец. С того момента, с того вечера я добровольно и без раздумий приняла это отношение ко мне. Я рассказала Лауре о том, о чем никогда никому не говорила.

Прошло уже двадцать лет, подумала Терри, а в ее словах по-прежнему тоска о потерянном друге.

— Потом, — ровным голосом произнесла Линдси, — Лаура зажгла свечи на столе и рассказала, как ее насиловал отец — насиловал несколько раз, до тех пор, пока она не потеряла сознание.

Терри замерла, уставившись на нее неподвижным взглядом.

— Все это было мне понятно, — продолжала рассказчица. — Даже тогда. То, что сделал с ней отец, ужасно потрясло ее, ни один подросток не обошелся бы так с ней, это навсегда изменило ее мироощущение. Ее низвели до твари, мужчины казались ей исчадиями ада, единственное чувство, закрепившееся от этого в ее сознании, — страх перед болью. Который потом она испытывала снова и снова, не понимая даже — почему. Когда она закончила рассказ, я плакала.

Колдуэлл задумалась.

— Впечатление было такое, что мне жалко Лауру, — тихо вымолвила она. — Но на самом деле… Я просто впервые стала понимать себя. А Лаура, конечно, подумала, что я плачу из-за нее. Встала, подошла ко мне. — Она сделала паузу. — Целовала меня, а я не решалась ее оттолкнуть, не хотела обидеть. Потом мы пошли в дом, Лаура несла свечи.

Актриса заходила по террасе беспокойными кругами.

— Она оказалась очень нежной, совсем не такой, как парни, которых я знала. Конечно, сама она доставила удовольствие очень многим мужчинам, часто испытывала желания, которые так и оставались неудовлетворенными, и, естественно, знала, как обходиться со мной. Я позволила ей раздеть себя, целовать в соски — делать все, что она захочет. В то время я вся принадлежала ей, и она была нежна со мной. — Линдси смолкла, обернулась к Терри — в глазах боль. — Она хотела, чтобы именно так кто-нибудь был нежен с ней. Потом она сказала мне, что ни разу до этого не была с женщиной. И что это как будто изобретаешь свой собственный язык, вместо того чтобы говорить на чужом. И теперь мы будем изобретать его вместе. Какое-то время я просто лежала, положив голову в ее лоно, слушала ее. После этого повернуть голову было совсем уже не сложно. Так продолжалось неделю.

Рассказчица снова смотрела вдаль, следя за одинокой чайкой, спикировавшей на песчаную полосу у самой воды.

— Мы вместе ходили на студию, вернувшись домой, готовили обед и ничего не пили, кроме молока. Каждый вечер купались, голые. Потом она вытирала меня полотенцем и помогала репетировать роли. Возилась со мной, как с ребенком. Нужно ей было совсем немного. Заботиться обо мне так, как ей хотелось бы, чтобы кто-то заботился о ней. И чтобы на ее любовь отвечали любовью. — Линдси помедлила. — В ту единственную неделю было все, как ей хотелось.

Терри молчала. Как много в человеческих судьбах, думала она, тайн — таких интимных, что постороннему не расскажешь, и таких мучительных, что не забудешь никогда. Наконец она спросила:

— Ренсом знал об этом?

Актриса следила за чайкой.

— Частично. Не все.

Терри, подумав, продолжала:

— Что он хотел от вас?

Взгляд сделался холодным:

— Встречу наедине. В номере отеля.

— Как вам кажется, что это означало?

— Посягательство на мою честь. На ту нежность, которую проявляла ко мне Лаура, рассчитывать не приходилось. Если у меня и были какие-либо сомнения на этот счет, после Марии Карелли они исчезли.

— Вы собирались пойти?

— Я собиралась все выслушать и потом как-нибудь договориться с ним. — Голос ее стал решительным. — У меня двое детей, муж, которого я очень люблю и не хочу, чтобы он страдал. Я уверена: они постарались бы понять, но все же… А другие, те, кто видят во мне символ женского движения, мои друзья, мои враги? Вы представляете, какой будет фурор, если окажется, что президент женской организации в свое время была бисексуальной?