Павел Шестаков - Игра против всех

Мазин вошел в кабинет и начал хмуро стягивать плащ.

— Старик, — влетел Сосновский, — ты здесь? Раздевайся — и к шефу.

— Что еще горит?

— Пьяница со стадиона умер, не приходя в себя!

Сорокапятилетний мужчина, крупный, грузноватый, с короткой стрижкой «ежиком» и энергичным рукопожатием— таким был Петр Данилович Скворцов. А прозвище Дед внедрил он сам. Пришел из роддома, где дочка его родила мальчишку, и сказал весело: «Теперь я дед. Ясно, молодежь?»

Это была его слабость. И Мазина и Сосновского Скворцов считал чересчур молодыми. Возраст Дед измерял жизненным опытом. «Четыре года на фронте, в разведке! Каждый год — что весь ваш университет! — говорил он. — Вот и прикиньте, насколько я старше!» При всей внешней грубоватости Дед был человеком цивилизованным: подчиненных обычно называл на «вы», и вообще работать с ним было можно. В этом сходились и Игорь и Сосновский. Правда, воспринимали они Скворцова по-разному.

— Ну вот, Игорь Николаевич, еще событие! — сказал он. — Тщательно обдуманное убийство.

— Это точно. Убил не новичок. Удар очень квалифицированный, — подтвердил Пустовойтов, сидевший у окна. — Таким ударом снимали немецких часовых. Здесь практика нужна. В городе за последние годы ничего похожего не припоминаю.

— Я тоже, — кивнул Скворцов. — Придется поработать мозгами. Так как ни следов, ни свидетелей нет, путь один: установить личность убитого, потом докопаться до мотивов убийства. Ну, а там немножко останется — найти убийцу.

Все сдержанно улыбнулись.

— Действуйте. Суммируйте факты, намечайте план работы. Но институт не забывать! Ясно?

— Вас понял. Разрешите идти? Пойдемте, Илья Васильевич.

— Так что же нам известно, Илья Васильевич? — спросил Мазин, возвращаясь к себе и открывая форточку.

Пустовойтов полез в карман за папиросами. Полковник категорически запрещал курить в кабинете. Даже завел страшную картинку — череп с папиросой в зубах, а под ним элегическая надпись: «Я мог бы жить еще». Картинку он держал в столе, но показывал каждому, у кого замечал сигарету. Натерпевшийся Пустовойтов с наслаждением затянулся.

— Известно только то, что он умер. Но есть один штришок. Утром в больницу кто-то звонил и спрашивал, жив ли раненый. Сказал, что из милиции. Улавливаете?

— Понимаю. Не было полной уверенности?

— Похоже. Убийца мог видеть, как «скорая» увозила раненого. И теперь нервничает.

— Нужно предупредить врачей, чтобы не говорили о смерти. Пусть интересуется.

Мазин стал сам набирать номер. Но едва соединился с больницей, как лицо его сморщилось.

— Опоздали! Он звонил еще раз и знает, что раненый не приходил в сознание. ПостаралисьГ

— Моя вина, — огорчился капитан. — Нужно было предусмотреть.

— Да, конечно, хотя от этого не легче. Вот что, Илья Васильевич, едемте в больницу, поглядим его вещи.

В машине Пустовойтов сказал:

— Все, кого удалось опросить на стадионе, не заметили ни драки, ни ссоры. Значит, подстерегали.

— Подстерегали в шестидесятитысячной толпе?

— Убийца знал его!

Мазин подумал немного:

— А вам не кажется, что и убитый знал убийцу? Однако не подозревал, что тот собирается убить его. Они могли выходить вместе, а возможно, и сидели вместе на матче.

Пустовойтов затормозил.

Встревоженный врач в очках с толстыми стеклами ждал их. Он виновато моргал совиными глазами и оправдывался, подробно употребляя непонятные медицинские термины.

Мазину было трудно судить, насколько этот человек с полным одутловатым лицом и заметной лысиной повинен в смерти, которая так запутала и без того неясное дело. Он даже сочувствовал врачу. Ему, возможно, попадет, потому что всегда найдутся умники или недоброжелатели и докажут, что раненого можно было спасти, и врач получит какое-то взыскание, которое само по себе-то сущая чепуха, но на такого часто моргающего человека обязательно подействует тяжело, и жену его взволнует, хотя жена совсем уж ни в чем не виновата… Игорь поймал себя на том, что жалеет жену врача, и улыбнулся нелепой мысли.

— Хорошо, хорошо… Главное я понял, — сказал он, имея в виду, что главное — это смерть, и тут уж ничего не изменить. — Скажите, пожалуйста, на телефонный звонок вы сами отвечали?

— Утром я, а потом Светочка.

Светочка, дежурная сестра, выглядела неумной, и, как всё неумные люди, считала себя правой, а других виноватыми и вообще врагами.

— А что я такого сделала? — запротестовала она, хотя Мазин и не думал ее обвинять. — У меня о больном спрашивают, что же я, по-вашему, молчать должна? Нам все время о чуткости говорят, а раз человек спрашивает…