Павел Шестаков - Игра против всех

В бухгалтерии были посетители, и Мазин успел осмотреться. Он сразу понял, кто здесь Устинов, а кто Зайцев, и узнал Хохлову. Это не составляло труда, хотя по материалам дела он и представлял их несколько иначе. Так, Устинова он представлял более пожилым и ростом пониже, неприметным служащим в нарукавниках. Тот действительно носил нарукавники, однако никак не походил на старика. Это был крепко сбитый круглоголовый человек с открытым скуластым лицом, на котором прочно сидел небольшой мясистый нос с синеватыми прожилками. Только эти прожилки и напоминали о возрасте главного бухгалтера. Выглядел же он гораздо моложе своих шестидесяти лет. Голая бугристая голова его была гладко выбрита и крепилась с туловищем короткой толстой шеей, но повернул Устинов ее легко, без всякого напряжения:

— Вы ко мне, товарищ? Сию минуту. Присаживайтесь пока.

Мазин сел, а Устинов опять легко обернулся к человеку, с которым прервал разговор, и продолжал:

— Скажите лучше, побаиваетесь, а?

Тот замахал тонкими руками:

— Почему это я побаиваюсь? Вы же меня знаете и я вас знаю… Но у нас же стенгазета, а не «Известия»!

Вмешался Зайцев:

— Это точно. В «Известия» вас бы не взял никто.

Тонкорукий обиделся:

— Я, между прочим, инженер, юноша.

— А вы знаете, что сказал Некрасов об инженерах? Он сказал: инженером можешь ты не быть, но гражданином быть обязан.

Стенгазетчик взорвался:

— Не вам меня учить, молодой человек!

Зайцев нервно захохотал.

Он больше походил на своего двойника, собранного Сосновским по кусочкам и хранящегося в толстой папке с надписью «Дело». Но и в нем не было ничего криминального. Обыкновенный парень из тех, кто не в ладах со спортом и в институте всеми способами отвиливает от физкультуры. Пожалуй, неряшлив. Мазин заметил небритые щеки и оторванную пуговицу под галстуком. Желтоватое лицо неприятно оттеняли темные пятна под глазами. Но когда Зайцев говорил, глаза ядовито оживали, и лицо не казалось болезненным.

Стенгазетчик снова обратился к Устинову:

— Давайте, Константин Иннокентьевич, вернемся к разговору о вашей заметке попозже. Сейчас обстановка не совсем подходящая.

— Как вам будет угодно.

Мазин проводил инженера взглядом и повернулся вместе со стулом:

— Критикуете, Константин Иннокентьевич?

— Немножко. А вы, собственно, — по какому вопросу?

— Да все по тому же…

И постучал ногтем по железной стенке сейфа.

— А… вот что. Так сказать, свежие силы…. — почти процитировал он Скворцова. — Крепкий орешек оказался? Не разгрызете?

— С вашей помощью надеемся.

— Да мы уж и не знаем, чем помочь.

— Елена Степановна два месяца помогала…

Это снова вмешался Зайцев. Однако Игорь смотрел не на него, а на Хохлову.

В молодости она была, наверно, красивой, но с тех пор прошло много лет, и если теперь волосы Елены Степановны были заботливо уложены и даже слегка подкрашены, а щеки припудрены, то делалось это, как понял Мазин, не для того чтобы привлечь внимание, а скорее наоборот, чтобы не привлекать его, не напрашиваться на сочувствие, лишний раз напоминавшее о пережитом, о том, что нужно было забыть, как не раз уже приходилось забывать и перешагивать через боль в не очень удачной жизни.

Игорю предстояло еще многое узнать об этих людях. Он пришел, чтобы сделать маленький первый шаг. И, понимая, что путь будет длинным, приготовился не обольщаться результатами первого шага.

— Здесь все по-прежнему? Мебель? Ваши рабочие места?

— Даже родинка у меня на щеке, — опять спаясничал Зайцев, и Мазин снова ему не ответил.

Он посмотрел в окно, отметил, что вблизи нет ни карниза, ни водосточной трубы, ни пожарной лестницы, по которой можно было бы проникнуть в комнату, взглянул на двухтумбовые канцелярские столы, безобразный сейф, не оправдавший своей показной мощи, и задержался взглядом на маленьком телефонном столике, покрытом выгоревшей плюшевой скатертью. Когда-то скатерть была синей, даже темно-синей: об этом можно было догадаться, потому что рядом с телефоном сохранилось яркое прямоугольное пятно.

Наверно, летом, когда солнце выбеливало скатерть, здесь что-то стояло.

— Что тут было? — спросил Мазин, положив руку на пятно. Спросил не потому, что пятно наталкивало на смелые идеи (он уже знал, что они не так часто совпадают с истиной), а потому, что не собирался возвращаться в эту скучную комнату. — Что стояло на этом месте?

— Мой радиоприемник, — сообщил Зайцев.