Анатолий Безуглов - Рассказы и повести

Из кабинета облпрокурора вышел его заместитель. В приемной загорелась лампочка. Вернувшись от прокурора, секретарь сказала:

– Заходите, товарищ Измайлов.

Ковровая дорожка до стола прокурора области показалась мне необычно длинной.

– Прошу, садитесь.

Я сел. Он приготовился слушать. Как всегда, спокойный, несколько суровый взгляд. Это заставляло внутренне собираться и излагать самое существенное.

– Степан Герасимович,– сказал я,– со мной произошла неприятная история. Считаю своим долгом довести ее до вашего сведения…

Я знал, что Зарубин крайне скуп на эмоции, и все же ждал какой-нибудь реакции. Удивления, осуждения, настороженности – чего угодно. Но он ничем не выдал своего отношения к моему признанию. И только кивнул, предлагая продолжать.

Я рассказал, как вчера сложилась обстановка в поезде с моими попутчиками, почему оказался в квартире Марины Петровны и как обнаружил утром рядом с собой эту женщину…

Когда я подошел к сцене, что устроил мне хозяин дома, Степан Герасимович вынул из стола и положил передо мной пуговицу.

– Ваша?

Небольшая, с гербом, что пришиваются на рукавах форменных пиджаков. Я невольно осмотрел свои обшлага. На левом не хватало одной пуговицы. Еще вчера все были на месте, я это отлично помнил…

Уже потом сообразил, что, видимо, супруг Марины Петровны оторвал ее нечаянно, когда схватил меня за рукав. Но, увидев пуговицу на столе прокурора, я был ошарашен. Значит, этот самый Митя даром времени не терял, опередил меня, и машина уже крутится…

– Возможно, моя,– ответил я растерянно.

– Хорошо, продолжайте,– кивнул Зарубин.

– Собственно, я изложил все,– сказал я.

Степан Герасимович протянул мне бумагу, написанную от руки.

– Ознакомьтесь, пожалуйста.

Это было заявление в обком партии от некоего Белоуса Д. Ф. Суть его сводилась к тому, что жена Белоуса возвращалась из поездки к родственникам. В поезде она познакомилась с компанией мужчин, показавшихся ей порядочными. По приезде они напросились к ней в дом. Сам Белоус встретить жену не мог, так как у него было дежурство до десяти часов следующего дня (Белоус работал шофером на «скорой помощи»). Вернувшись из-за поломки автомобиля раньше, он обнаружил дома подвыпившую компанию и жену с незнакомым мужчиной в постели. После настойчивых расспросов его жена призналась, что я – прокурор Зорянска.

В заключение Белоус писал: «Убедительно прошу партийные органы разобраться в поступке гр. Измайлова и наказать. Он разрушил мою семью, воспользовавшись положением прокурора. Государство дало ему высокую должность не для того, чтобы врываться в чужие дома с подлыми и низкими целями. Если таким доверять власть, то честным и трудовым людям деваться некуда…»

Заявление было написано зло. Неаккуратным почерком, с грамматическими ошибками.

Когда закончил читать, мне казалось, что лицо горит. Зарубин выжидающе смотрел на меня. А я соображал: когда Белоус написал заявление, отнес в обком партии? Как оно успело так быстро попасть к облпрокурору?

– Первая сторона изложила свои претензии письменно,– сказал облпрокурор.– Придется это сделать и вам.

– Как видите, факты в общем-то сходятся,– с горечью сказал я.– Но сам не понимаю, как это все произошло. Даже не предполагал… Не знаю, поверите вы мне или нет…

Зарубин усмехнулся:

– Презумпция невиновности распространяется и на прокуроров тоже.

– Ну, хорошо. Что дальше? – спросил я, но понял: разговор окончен. Зарубин попросил секретаря, чтобы подали машину.– Когда представить объяснение?– поднялся я.

– Чем скорее, тем лучше. Назначим служебную проверку…

…В гостиницу я шел пешком и все пытался понять, каким образом попал в эту неприятную историю. И чем больше размышлял, тем больше запутывался.

Во мне вели спор как бы два человека. Один холодно, по пунктам разбирал мое поведение в вагоне, в доме Белоусов, пытаясь найти что-нибудь предосудительное. Другой защищался. Первый был умудрен опытом, знанием законов, второй больше руководствовался эмоциями, чувствами.

С общечеловеческой точки зрения, что было порочащим меня в открытом и без всяких задних мыслей общении с компанией незнакомых (не считая Горелова) людей? Какие я преступил моральные и нравственные нормы, зайдя к Марине Петровне, чтобы со всеми отметить день рождения, выпив при этом за столом стопку наливки? Правда, можно было с самого начала, еще в купе, отгородиться от всего холодной вежливостью. Но по-людски ли было бы это?