Анатолий Безуглов - Рассказы и повести

По регламенту мое выступление стояло следующим. Я почувствовал – выступать не могу. Промелькнула мысль: послать в президиум записку и отказаться. Но как объяснить причину?

На трибуну я вышел на ватных ногах. Еще вчера знал свой доклад «О принципе состязательности в судебном процессе» наизусть. А сколько просидел над ним, шлифуя каждую фразу! Государственный обвинитель и адвокат, их этика и гражданский долг, объективность и пристрастие, святая ответственность перед истиной…

Я перерыл все книги в доме, подбирая яркие, интересные примеры наших дней и процессов прошлого, на которых блистали такие светила, как Кони, Плевако. Даже отыскал в городской библиотеке материалы о знаменитом диспуте Луначарского с митрополитом Веденским…

Теперь же, оказавшись перед аудиторией, ждавшей после сказанного обо мне чуть ли не чуда и не подозревающей, что творилось у меня в душе, я вдруг почувствовал, как все рушится. И пожалел об оставленном в чемодане тексте выступления: лучше бы я его зачитал.

Первые фразы кое-как припомнились. Но дальше пошло хуже. Я попытался импровизировать. Но для этого нужно вдохновение, а его, увы, не было.

Когда нет настроя, откуда-то лезут и лезут избитые штампованные фразы. Я путался, проглатывал окончания и думал лишь, как связать растекающиеся мысли, а уж про яркость, образность, за которые меня хвалили, пришлось забыть. И глаза никуда не спрячешь – передо мной пустая трибуна.

Чтобы сосредоточиться, я выбрал несколько человек в зале, которые, как мне показалось, смотрели на меня со вниманием, и обращался к ним. Но скоро моя вялая, не очень связная речь стала занимать все меньше и меньше слушателей. В зале перешептывались, улыбались. А это, в свою очередь, все больше сбивало меня.

Как дотянул до конца, не представляю. Когда вернулся на место, Сергованцев шепнул мне:

– Ничего, главное – без бумажки…

Я знал, что произнес самую худшую речь в своей жизни. Посмотрел в президиум на Зарубина. Но место между инструктором обкома и зампрокурора республики пустовало. Наверное, Степана Герасимовича вызвали. Хорошо, если он ушел с самого начала и не видел моего позора…

Зарубин появился в средине третьего доклада и перекинулся несколькими словами с работником обкома.

Я почувствовал непреодолимое желание действовать. Груз, давивший на меня, не давал покоя. Вырвав из блокнота листок, написал: «Степан Герасимович, очень прошу принять меня в любое удобное для вас время». И, свернув вчетверо, адресовал: «В президиум, тов. Зарубину С. Г.».

Бумажка пошла по рядам. Кто-то впереди поднялся к столу в президиуме, передал записку областному прокурору. Зарубин пробежал ее и, отыскав меня глазами, еле заметно кивнул.

Когда я получил назад свое послание, в уголке, как резолюция, стояло: «В 18-00».

Затем награжденным вручили ценные подарки. Вручал зампрокурора республики. Мне показалось, что, поздравляя меня, он что-то хотел сказать помимо официальной фразы. Но передумал и обошелся теми же словами, с которыми обращался к остальным. Или мне это только показалось?

Все равно коробочку с именными часами я принимал со смешанным чувством. Если бы не существовало сегодняшнего кошмарного пробуждения! Если бы…

Потом, во время перерыва, пошли поздравления знакомых и малознакомых коллег. Поздравляли, а некоторые хвалили и выступление на конференции. Видимо, приказ Генерального прокурора подействовал на воображение.

Только один человек сказал правду. Заместитель начальника отдела по надзору за рассмотрением уголовных дел в судах Доронин, старейший работник облпрокуратуры. У него прошли школу многие гособвинители в области. Я всегда находил время, чтобы послушать его выступление на процессах.

– Что с вами сегодня случилось? – спросил Доронин, уведя меня в сторонку.– Я вас не узнаю…

– И я не доволен собой,– признался честно.– Не получилось выступление.

…В этот день конференция закончила работу в пять часов. До приема, назначенного Зарубиным, оставался час. Весь он ушел на устройство в гостинице.

В приемной прокурора области я был ровно в шесть. Секретарь доложила обо мне. Степан Герасимович передал через нее, что примет немного погодя. Это показалось мне недобрым знаком.

Полчаса ожидания ухудшили и без того безрадостное настроение, поубивали мою решительность. Может, я поспешил? Если муж Марины Петровны ничего не предпринял, разобравшись со своей женой сам, и вообще не собирался предпринимать, а я лезу на рожон? Удобно ли в настоящее время соваться к Зарубину со своими дрязгами, когда идет конференция и из Москвы пожаловало начальство? Здорово же я ошарашу его после всех моих возвышений.