Андрей Воронин - Таможня дает добро

— Не успеешь, — усмехнулся Дорогин, быстро садясь за руль и запуская двигатель.

Гаишник не добежал до машины буквально пятнадцать метров. Как‑никак машина простояла на том месте, где разрешена лишь остановка, минут восемь, можно было и штраф выписать.

Дорогин сделал вид, что не заметил спешащего к нему гаишника, и плавно тронулся с места.

— Рискуешь, — сказала Тамара.

— Кто ему мешает в свисток дунуть? А раз ленивый, значит, своих денег не получит. Деньги, деньги… — пробормотал Дорогин, — с одной стороны, хорошо их иметь много, а с другой, понимаешь, сколько их не имей, всем помочь не сможешь.

— Ты не думай про это, — сказала Солодкина, — судьба сама свела тебя с Григорием. Наверное, она опекает тебя, когда нужно, подсовывает деньги, когда знает, что ты поможешь, предъявляет тебе из небытия старых друзей.

— Не знаю, может, ты и права.

До этого дни казались Дорогину и Тамаре короткими, наверное, из‑за своего однообразия. Этот же день показался им бесконечным, словно прожили они в нем целую неделю. Сборы в Москву, дорога, студия, трансляция передачи, встреча со Скляровым, вокзал. И вновь дорога. Событий, пожалуй, хватило бы на целых семь дней.

Когда мужчина и женщина оказались дома и сели ужинать, как у них было заведено, не в кухне, а в просторной столовой, Тамара внезапно засмеялась.

— Ты чего?

— Нет, нет, — женщина замахала руками, — так, свое. Но это в самом деле смешно.

Дорогин отложил вилку с ножом и сказал:

— Тамара, объясни, в чем дело?

— Нет, нет, ты неправильно меня поймешь.

— Заинтриговала, так рассказывай.

— Я не хочу, ты обидишься.

- Я когда‑нибудь обижался на тебя? Тамара всерьез принялась вспоминать и наконец ей ничего не осталось, как честно признаться:

— Нет, Сергей, ты на меня не обиделся ни разу. Хотя, честно говоря, поводы для этого я тебе давала.

— Так что же тебя так насмешило?

— Только сейчас я поняла, что не знаю, где ты прячешь деньги.

— Я не говорил тебе об этом?

— Конечно!

— Не может быть!

— Значит, не хотел, чтобы я знала.

— Это какое‑то умопомешательство, — вздохнул Дорогин. — Абсолютно нормально, когда женщина не знает, где в доме лежат молоток и гвозди, но, если она не знает, где лежат деньги, это уже непорядок.

— Ты просто не хотел, чтобы я лишний раз волновалась?

— Пойдем, я тебе покажу.

— Не надо.

— Почему?

— Я же знаю, о чем ты сейчас подумал.

— О чем?

— Ты думаешь: вдруг с тобой что‑нибудь случится, а я так и не узнаю, где лежат деньги.

— Честно, подумал именно об этом.

— Ты прост, Дорогин, как молоток, которым забивают гвозди, и так же надежен.

— И все‑таки я тебе покажу. Мало ли что может случиться?

— Сергей, если я не буду знать, где лежат деньги, это только к лучшему.

— Почему?

— Это лишний стимул тебе оставаться в живых. Попадешь в передрягу и вспомнишь, что отвечаешь не только за самого себя, но и за меня. А значит, сумеешь выкарабкаться.

— Какие передряги? — усмехнулся Дорогин. — Все в прошлом. Теперь, можно сказать, я вышел на пенсию. Не воюю ни с кем.

— Не зарекайся. Лучше ответь мне на один деликатный вопрос.

— Хоть на тысячу.

— Вопросы бывают не только приятные, но и немного странные. Ты зачем придумал для Склярова какую‑то ерунду про газету, про кабельное телевидение? Неужели ты не мог просто сказать, что у тебя есть деньги, много денег, и ты их ему дашь.

— Он бы не взял.

— Нет, взял, — убежденно произнесла Тамара, — потому что сделан из такого же теста, как и ты. Для себя не взял бы, но для внучки — не смог бы ни сам отказаться, ни отказать тебе.

— Я не люблю ставить людей в неловкое положение, особенно если эти люди — мои друзья.

— Мы успели бы смотаться в Клин и обратно, дать ему деньги, и все проблемы решились бы с ходу. Ты же начинаешь выстраивать черт знает какие комбинации, начинаешь врать. Потом все равно правда вылезет наружу, и вот тогда уже станет неудобно и Григорию, и тебе.

— Я не люблю загадывать на будущее.

— А зря. Хотя нет, зря я на тебя наезжаю, — усмехнулась Тамара, — все дело куда проще и прозрачнее, чем казалось с самого начала.

— Расскажи, мне самому интересно.

— Ты хочешь на время уехать из Клина, хочешь побыть один и вместо того, чтобы сказать мне об этом открыто, обрадовавшись случаю, начинаешь обманывать людей, меня, себя. Ты готов заплатить за отъезд и одиночество бешеные деньги, хотя всех‑то дел было сказать: «Тома, я хочу отдохнуть, порыбачить, съездить к другу.» Вот и все, разговор на одну минуту.