Андрей Воронин - Таможня дает добро

«Как это откуда, я работаю не покладая рук и день и ночь. У меня как‑никак три магазина, один даже для бедных, для пенсионеров. Я помогаю малоимущим, в общем, чего вы от меня хотите? Налоги Я плачу, поэтому и сплю спокойно.»

Но магазины магазинами, а основным источником доходов являлась левая водка, которую Геннадий Павлович со своими компаньонами привозил из Прибалтики. Там, в Латвии, уже благополучной и буржуазной, на Барановского работал небольшой спиртзавод, и два раза в месяц двенадцать человек проверенного персонала ночью выходили на работу, разливали водку. Водка, естественно, была левая, неучтенная, бутылки грузились в картонные ящики и через границу переправлялись в Беларусь. А у Беларуси, как известно, с Россией границы, как таковой — с таможней, с пограничниками — не существует. И через Беларусь машины с водкой прибывали в Россию, в Подмосковье. А вот здесь уже Геннадий Павлович и его компаньоны водку распределяли по торговым точкам.

В переправке им помогал военный пенсионер — бывший полковник ракетных войск Саванюк, живший в городке Браславе на самой латышско–белорусской границе. Он сумел построить свою жизнь так, что таможенники боялись и слушались его почти беспрекословно. Случалось, их преступному бизнесу пытались помешать, и тогда Саванюк жестоко разбирался с искателями правды, невзирая на лица и должности. Жертвой мог оказаться и милиционер, и егерь, и инспектор рыбнадзора, а то и простой грибник, случайно увидевший переправку левого товара.

В своих магазинах Геннадий Павлович левой водкой никогда не торговал. Проверяй не проверяй, никогда не найдешь ни одного фальшивого акциза на поблескивающих бутылках, которыми заставлена витрина. Здесь у него все в порядке, кстати, как и у его компаньонов. Геннадий Павлович понимал, водка — это водка, надежный, постоянный источник доходов, но такой же малопроизводительный — медленный, как дедовский самогонный аппарат. Очень уж неспешно капают деньги с этого дела.

А денег Геннадию Павловичу с каждым днем требовалось все больше и больше. Четыре года на жестких тюремных нарах он прикидывал: как же, в конце концов, можно разбогатеть, причем по–настоящему, чтобы денег хватило ну если не на всю жизнь, то лет на двадцать—тридцать. За два года Геннадий Павлович поездил, посмотрел мир. Был и в Германии, во Франции, в Италии, в Испании и Португалии, отдыхал на Кипре, играл в рулетку в Монако, трижды был в Швейцарии.Он вспоминал свою прошлую жизнь — до суда и тюрьмы. Не все в его деле было гладко. Следователи, конечно, старались, и прокуратура, и ФСБ пытались докопаться до истины, но смерть Федора Ивановича Муратова и его любовницы выбила у милиции все козыри из рук, — оборвала все ниточки.Да, получил свои четыре года Геннадий Павлович ,да, пропали из заводского хранища релкоземельные металлы, но то ли они пропали во время пожара,то ли до него,и сколько всего пропало,следствие,как нистаралось,как ни рыло землю,так и не смогло установить.Документация сгорела, хранилище после пожара представляло собой зрелище ужасное. Пожар был такой силы, что все удивлялись, как это весь завод не сгорел, как остались целы цеха.

Все сцисали на Федора Муратова, тем более что ответить на обвинение он уже не мог: мертвецы не разговаривают. Версия следствия выглядела следующим образом. Федор Муратов, будучи заведующим хранилищем ценных редкоземельных металлов, занимался воровством, причем в особо крупных размерах. Чтобы скрыть следы краж, устроил поджог. А когда понял, что следствие выходит на него,застрелил свою любовницу из охотничьего ружья и сам покончил жизнь самоубийством. Противоречило этой версии лишь отсутствие предсмертной записки. Но в момент гибели Муратов был сильно пьян, мог все совершить в алкогольном угаре.

В отличие от следователей, Геннадий Павлович Барановский Муратова знал хорошо, даже слишком хорошо, чтобы поверить, будто Муратов испугался расплаты за воровство и покончил жизнь самоубийством. Нет, Муратов был не тем человеком, чтобы сунуть ствол в рот и пальцем ноги нажать на курок охотничьего ружья. Нет, нет, в подобное Барановский поверить не мог.

«Кроме меня, — рассуждал Барановский, — подход к Муратову имел Адам Михайлович Самусев, причем подход непосредственный: Муратов ему подчинялся. Если Муратов и воровал, то, естественно, вместе с Самусевым, а нам не перепадали даже крохи от царского пирога.»

Единственным, кто сухим вышел из всей передряги, был Самусев. Именно этот факт и заставлял Геннадия Барановского не спать ночами, смотреть в потолок и грызть ногти на пальцах.