Татьяна Гармаш-Роффе - Королевский сорняк

На третьей неделе Тоня сказала себе: баста. Галка права. Парень отпустил комплимент мимоходом и давно забыл о твоем существовании. И ты забудь.

Он выдерживал паузу. Пусть девушка промаринуется как следует. Он ходил украдкой подсматривать за ней. Он наслаждался ее тоскующим взглядом, которым она окидывала иногда торговый зал в надежде, что красавчик снова появится… Она томилась, она грустила, она вздыхала - и он ловил каждый вздох, поднимавший грудь невзрачной кассирши, высчитывая, когда будет «пора»…

Пока все укладывалось в самую примитивную схему: девушка здоровая, гормоны играют - а мужчины нет. Ей хочется «любви», эта дурь, к которой так склонны женщины. Она просто так в постель с мужчиной не пойдет - «секс» слово низменное, ей чувства подавай! А сама-то, милая, посмотри на себя: да кто же в тебя влюбится, в такую мымру? Ну же, открой глаза, глянь в зеркало! Приведи волосы в порядок, научись пользоваться макияжем, подтяни фигурку чуток, она у тебя ничего, но полнота уже наметилась. Работа сидячая, еще немного, и расползешься, как квашня! Ну же, деваха, давай, ради своего блондина! Подними свою толстоватую попу, пошевелись! Товар надо лицом подавать, милая, неужто сия простейшая истина до сих пор не коснулась твоего девственного мозга?

Нет, куда там! Она так и сидела в своей кассе серым крючком вот уже третью неделю и ждала его. Делая вид, что не ждет. Поразительно просто: все все хотят на халяву. Даже любви.

До чего люди ограничены… Тоска. Может, зря он все это затеял? Что нового он может узнать о жизни, уже изученной вдоль и поперек, как рисунок обоев на прикроватной стенке?

Ладно, так и быть: продолжим. Вдруг все-таки чего и получится из этой затеи…

Он явился тогда, когда Тоня перестала о нем вспоминать. Подмигнул, как старой знакомой: «Привет, русалка!» Она тихо ахнула от неожиданности и немного покраснела: вся очередь посмотрела на него, а потом уставилась на Тоню. Наверное, подумали: «Русалка? Эта моль бесцветная?»

- Привет! - ответила она, стараясь не показать смущения.

Он стоял сбоку от кассы, красивый до обморока, и сверкал улыбкой.

- Как дела? Много жертв утащила за это время на дно?

…Можно подумать, она и впрямь такая роковая женщина, что мужчины немедленно превращаются в утопленников, и складываются в штабеля в жирном озерном иле, и лежат там, склизкие и зелененькие… Бррр!

Тоня поджала губы. Она не знала, как отвечать, и предпочла сделать серьезный, сосредоточенный вид.

Наверное, он догадался, что его шутка не слишком понравилась. Он наклонился и тихо спросил:

- Ты когда заканчиваешь?

В десять. Она заканчивала в десять, о чем, поколебавшись, сказала ему. И в десять он ждал ее у магазина. Она так этому удивилась, что даже отчего-то расстроилась.

- Меня зовут Кирилл. А тебя?

- Антонина, - строго ответила она.

- Пойдем посидим где-нибудь, Антонина? Тут недалеко есть летнее кафе…

- Зачем? - еще строже спросила она.

- Просто так! - удивился Кирилл. - Поболтаем! Ты чего-то боишься?

- Вот еще! - фыркнула Тоня и пошла с ним в кафе.

Он назначил ей встречу, потом другую. Что-то все-таки зашевелилось в ее мозгу: приоделась, как могла, причесалась, даже губы подкрасила. Изменения скромные, почти незаметные, - но важно, что они были! Мужчина легко простит дурной вкус, нелепый макияж, вульгарное пла тье, но никогда не простит отсутствие желания ему понравиться. Антонина его выразила скудно, робко, - но выразила. Значит, игра стоит свеч.

Он рассматривал ее долго и внимательно. Он заметил все: и мурашки в вырезе платья, покрывшие грудь, - то ли от свежего вечернего ветерка, то ли от смущения; и как она отводила глаза, не умея выдержать мужской заинтересованный взгляд; и как теребила маленький дурацкий бантик, венчавший дурацкий, ханжеский вырез платья; и как нервно закладывала за уши выбившиеся из дурацкого хвостика пряди волос…

Он наслаждался. Он впервые наблюдал за женщиной. Раньше он втягивался с ними в отношения, а в них его интересовали только собственные ощущения и, в особенности, зоркая охрана границ своей неприкосновенной личности, за которые никому не позволялось переходить. Теперь же, свободный от этой заботы, он был независимым наблюдателем - и он жадно впитывал каждую деталь. Он был зрителем, и зрелище игралось только для него: он оплатил этот спектакль целиком, как оплачивают в поезде все купе за право не иметь попутчиков.