Джон Макдональд - Конец тьмы (Капкан на 'Волчью стаю')

Следующим был огромный парень, настоящий зверь. Сначала он вел себя неплохо. С идиотской улыбкой этот кабан шел в каком угодно направлении, но только не в сторону трона. Когда к нему применили силу, он, однако, не сопротивлялся. Шайрес заставил Дока вколоть ему такую дозу, которая оглушила бы и лошадь. Так что он едва ли соображал, где находится, и вообще вел себя как боксер, получивший сильный удар.

Мне показалось странным, что все идет так гладко, и не напрасно. Один электрод оказался плохо закреплен. Ты ведь догадываешься, чем это могло кончиться? Представь себе, что за сила была у парня, если он разорвал браслет на правой руке, как мокрую тряпку. Раньше такое считалось вообще невозможным. Доктор дал нам время поставить на место электродные пластины. Но мы не знали, как быть с его незакрепленной рукой. Представь себе, только с третьей попытки Стэйплс прикончил его. Знаешь, после этого парня у меня на душе полегчало.

Чтобы найти браслет для правой руки, пришлось сделать маленький перерыв. Только через пятнадцать минут из магазина принесли толстые брезентовые ремни. Представляю, каково было Стассену ждать. Я бы сказал, он вел себя хорошо, как и женщина, а Бонго считает, что даже гораздо лучше. Смертельно бледный, со слегка приоткрытым ртом, он шагал так быстро, что конвоиры едва поспевали за ним. Стассен вскочил на подставку и помедлил самую малость, так что его замешательство едва можно было заметить. Потом сел и положил руки на место. Увидев немногих оставшихся зрителей, он покраснел и крепко зажмурился. А когда Бонго надел на него капюшон, парень сказал: «Благодарю». Вот смех! Бонго дернулся и сказал: «Пожалуйста».

Мне кажется, тебе будут интересны такие подробности, дружище, потому что ты сам долго пребывал, в этом балагане. Как ты догадываешься, сейчас, когда я пишу письмо, дом пуст. Мэйбл, по обыкновению, переехала на время к сестре. Она, разумеется, не возражает против дополнительных заработков, получаемых мною за столь гнусные мероприятия. Видит Бог, у нас есть куда их истратить. Однако после казней она не может со мной жить, словно я заболеваю какой-то нехорошей болезнью. И это меня бесит.

Вот и все новости. Я рад, что эту четверку не растянули, скажем, на две недели. Едва ли мужчина может столько времени жить без секса. Ха, ха! Судя по всему, теперь до июля у нас не будет казней. У одного уже есть две отсрочки, и его адвокаты сражаются еще за одну. Может жить спокойно аж до осени. Слава Богу! Такое ощущение, что эта четверка высосала все мои силы.

Эдди, дружище, когда будет время, напиши, как ты чувствуешь себя в отставке. И не забудь о пари. Ты болеешь за «Янки», а у меня есть для тебя новости. Они и в этом году не собираются стать чемпионами.

Твой друг Вилли.

Неудивительно, что записи адвоката Райкера Димса Оуэна по поводу Дела «Волчьей стаи» были бережно сохранены его помощницей Лией Слэйтер – ведь она боготворила мистера Оуэна.

Хотя Райкер Димс Оуэн имел дурную привычку излагать свои мысли чрезвычайно витиевато, дабы «прояснить собственные взгляды», данный опус вызывает несомненный интерес.

Это было первое и, видимо, последнее дело, которое он вел под неусыпным оком общественности, которая, как известно, видит мир сквозь сильно искажающие линзы. Скорее всего выиграть дело не смог бы никто – ведь «выиграть» здесь означало добиться любого приговора взамен смертной казни.

На счету сорокалетнего Райкера Оуэна числилось немало успешных процессов. И когда решено было судить четверку в Монро, одном из тихих и безмятежных городков, отчаявшиеся родители Кирби Стассена – единственного подзащитного, чья семья имела достаточные средства, – наняли именно Райкера Димса Оуэна. Они надеялись, что он спасет от смерти их единственного сына, единственного ребенка, единственного цыпленка, единственное оправдание прожитой жизни.

Кроме внушающего надежду списка выигранных дел, Оуэн обладал способностью вызывать к себе уважение. Поэтому страх родителей за сына до некоторой степени поуменьшился. Они, конечно же, понимали, что наняли не волшебника и не героя, но образ Оуэна отождествлялся у них с наивными представлениями об адвокатах, навеянными биографиями Фаллона, Роджерса, Дэрроу и других великих представителей этой профессии.

В первые дни долгого судебного процесса многим репортерам казалось, что они присутствуют при рождении легенды. Очевидно, так думал и сам Оуэн. Но мало-помалу иллюзии репортеров улетучились. То, что они приняли за блеск ума, оказалось набором заранее отрепетированных приемов, а бьющая в глаза непосредственность и яркая индивидуальность – нарочитой эксцентричностью. К концу процесса Оуэн потерпел полный провал – его выставили бестолковым и претенциозным позером, скучным карликом-фокусником, который с напыщенным видом вытаскивает из старомодной шляпы дохлых кроликов.