Джордж Хиггинс: Ограбление казино

— Еще бы, — сказал Амато. — Этого тебе и надо будет перед тем, как на мое дело идти, и ты себе чего-нибудь нахнокаешь и улетишь и на дело пойдешь обдолбанным по самые помидоры, а какой-нибудь мудила бедный начнет там верещать или еще чего-нибудь и пулю схлопочет, и то, что сопляк с мозгами, блядь, ни за что бы не проебал, непременно проебется. Именно этого я и опасаюсь.

— В норме все с ним будет, Джон, — сказал Фрэнки.

— Может быть, с ним все будет в норме, — поправил его Амато. — А может, и не в норме. Может, с тобой в норме ничего не будет. Я вообще не хочу, чтобы кого-нибудь тут зацепило. Вообще низачем не нужно, чтобы кого-то зацепило — ни тех, кто пойдет, ни тех, кто там будет, когда туда пойдут. Там капуста — одна капуста, больше ничего. Никакого, блядь, говнища, чтоб никакой беспредел не начался. Если б там такое светило вообще — ладно, я, может, и рискнул бы. Взял бы парочку отморозков, они с катушек бы слетели и все испортили, будь это банк или что — через неделю он бы на месте стоял и туда бы можно было других, побашковитее, заслать, еще ладно. А тут нет. Тут не так. Проебете — и пиздец, больше не будет. Тут головой думать надо. Я должен быть уверен. Я с людьми поговорю. Спешить не будем — сколько надо будет, столько и буду думать.

— Джон, — сказал Фрэнки, — мне хрустов надо. Я долго на киче парился и ничего себе не нарыл. Ты мне мозги не еби.

— Друг мой, — ответил Амато. — У меня жена есть, Конни, да? Отлично свинину жарит. Фарширует ее, знаешь? Очень вкусно. И вот как-то вечером нажарила она свинины. Я только домой вернулся. А есть не смог. Я говорю: «Конни, ты мне свинины не жарь больше никогда, не надо». А раньше мне так нравилось, я всегда говорил, лучше она ничего не готовит, а готовит она вообще здорово. Ну вообще то есть отлично стряпает. Потому, блядь, и такая толстая все время — нравится есть ей и готовить нравится, она зашибись готовит — и ест сама. «Бекон, — говорю, — ветчина — тут мне все равно, от какой она свиньи. А вот свинину не надо. Ты фасоль туши, ладно? Только без свинины. Фасоль я буду. А свинину — нет». И я, блядь, пошел к ларьку с мидиями и сел жрать у себя в машине. Почти семь лет дома не обедал — только месяц назад где-то стал. А питаюсь у ларька. Что-то раз проебано — и уже не забудешь, да? На что-то я не того парня выбрал — все торопятся, надо шевелиться, драхмы нужны, то и сё, ладно — нормально с ним все будет, а мне, в общем, хуже всех при этом. И мы его берем, но я знаю — в этом чуваке я точно не уверен. Не могу сказать, что не так, просто знаю — не тот он чувак. Но все равно его беру. И он в натуре оказывается не тот, и я жру сало это сраное свиное чуть ли не каждый день, такое чувство, почти семь лет, а у меня дети растут, и с бизнесом-то все в норме, но не так хорошо, как могло бы, и я сам у дяди на поруках, а теперь всего этого уже не вернуть, понимаешь? И вот теперь любимое больше в рот не лезет, потому что напоминает, и я уже больше не спешу, хоть тресни. Нет, на тебя-то мне наплевать, что там у тебя за беда. Можем что-то сделать — зашибись, что-нибудь и сделаем. А если еще и надежно, без проебов чего-нибудь важного, чтоб самим опять в говно не вляпаться. Только свинины я уже, блядь, нажрался. И проебывать ничего больше не стану. Позвоните мне в четверг. В четверг я уже все пойму. Дам вам знать.

Расселл остановился шагах в четырех от Фрэнки на втором нижнем уровне станции бостонской подземки, на Парк-стрит.

— Ладно, — сказал он. — Я тут. Идем или что?

Фрэнки подпер собой красно-белый столб.

— Смотря как поглядеть.

— На меня не гляди, — сказал Расселл. — Я с без четверти пять на ногах. И не стою на них совсем. Если не поеду, мне светит кое с кем в койку завалиться.

— А по ночам у нас теперь чем занимаются? — спросил Фрэнки. — У меня сеструха Сэнди, мы в детстве, так ее по ночам дома на аркане не удержишь. А теперь во вторник-среду днем — и нет ее. Я дома уже месяц с гаком, ее во вторник-среду никогда нет.

— Должно быть, пожарник завелся, — сказал Расселл. — По ночам дежурит на каланче. И молодой, раз по выходным не ходит никуда.

— Или, блядь, болонь, — сказал Фрэнки. — С фараонами то ж самое. Я ей сказал: «Не мое дело, Сэнди, я только надеюсь, что ты с не болонью никакой барахтаешься, вот и все». А она смотрит на меня: «А чего такого? — говорит. — Чем таким особенным вы, ребята, от полиции отличаетесь?» Жаль мне эту детку.

— Себя пожалел бы, — сказал Расселл.

— Я и жалею, — ответил Фрэнки. — Но ей-то никогда особо не фартило. Хотя с рук-то много чего сходило, я не об этом. А вот просто не фартило.